Госпиталь эвакуировали внезапно, ночью. Комиссар вызвал Марьяну и еще с десяток женщин и поблагодарил их за помощь. Он сказал, что положение на фронте тяжелое, полевой госпиталь не имеет права брать с собой гражданских, тем более женщин с малыми детьми.
Марьяна ушла домой. Теперь, когда она осталась без дела, поглощавшего все горькие мысли, всю душу, ее охватило отчаяние. Тревога нарастала день ото дня.
И вот пришли немцы. И вот страшный, зловещий и непонятный приказ. Куда их повезут? Говорят, что гетто будет где-то на окраине… А может быть, отправят куда- нибудь? Ничего не известно. Что их ждет? Олекса тысячу раз клялся ей, что не оставит ни ее, ни сына, как бы ни сложились обстоятельства. Никто ведь от него этих клятв не требовал. Уж не себя ли самого успокаивал он? Все в нем так и дрожит. Никаких жертв она от него не хочет. Он проводит ее и сына, побудет день-другой с ними, а потом пускай возвращается. Наверно, ждут их там холод и голод, насмешки и унижения. Она одна справится. Где- то остановят же проклятых фашистов, где-то сломают им хребет. Сперва говорили, до осени все кончится. А уже осень… Может, весной, летом?
…Марьяна огляделась. В комнате было темно. Густой мрак сквозь окна протянул к ней мохнатые лапы, Марьяна уже чувствовала их у горла. Она невольно вскрикнула.
— Что ты, Марьяночка? — ласково и испуганно, но и немного сердито промолвила Ганна. — Только не думай, не пугай сама себя. А ну, зажги свет, и давай уложим мальца.
Марьяна опустила маскировочные шторы и зажгла свечу. Невольно пересчитала: оставалось еще восемь штук.
Подняла свечу над головой и снова огляделась. Ганна сидела в углу на ковре, мальчик спал у нее на руках. А Олекса склонился над столом, оперся головой на руки и, казалось, изо всех сил сжимал виски.
Марьяна взяла ребенка и уложила в постель не раздевая, только разула и расстегнула воротничок.
— И ты не забивай себе голову, — прикрикнула на сына Ганна, тяжело подымаясь с пола. — Много чего вытерпели, потерпим еще. Давай укладываться.
Марьяна вынула из-под кровати ненавистные, сто раз проклятые ею рюкзаки. Один из них и до сих пор не был распакован. Она отложила его в сторону: «Теплые вещи». Потом вспомнила, что там лежит и Олексово пальто, и стала расстегивать ремни.
— Ну, чего сидишь истуканом? — спросила мать.
Зубарь словно оцепенел, только руки еще сильнее сжимали голову.
— Что? Что? — наконец откликнулся он.
— Посмотри, что брать, чего не брать.
