Фёкла достала из корзины еду, набрала родниковой воды. Эпикур позапрошлым летом не раз отдыхал у этого источника, но сейчас он переживал необычайное радостное чувство, словно был хозяином всего окружающего и дарил его прекрасной спутнице. Он следил за её движениями, живым лицом с немного капризными губами и думал, что не может быть лучшего, чем смотреть на Филоктимону.
— А ты красивый, — вдруг сказала она. — Хочешь, я спою тебе об Алкесте?
— Конечно.
У неё оказался сильный голос и более низкий, чем при разговоре, как будто, делаясь певицей, она становилась другой. Песня о любящей жене царя Адмета, решившейся умереть вместо мужа и возвращённой на землю растроганной Персефоной, была созвучна празднику.
Потом Филоктимона пела ещё, Эпикур хвалил её голос и манеру пения, спокойную, без надрыва, но полную внутреннего смысла.
— Скажи, что ты чувствуешь?
— Радость, — не думая, ответил Эпикур.
Филоктимона подняла на него удивлённые глаза, потом вдруг покраснела и отвернулась.
— Что ты? Я не хотел обидеть.
— Я не обиделась, — проговорила она и, не глядя на него, поднялась. — Уже поздно, пора вниз.
Молча, в каком-то непонятном напряжении они пошли вниз. Эпикур не подозревал, как быстро светлое ощущение покоя может превратиться в нестерпимую муку от сознания невольной ошибки, заставившей страдать другого. Но внизу Филоктимона погладила его по руке и, приветливо улыбнувшись, успокоила:
— Всё прошло, мой проводник, всё хорошо. Кстати, не знаешь, нельзя ли здесь нанять повозку?
Обрадованный переменой настроения спутницы, Эпикур бросился к крестьянину, у которого жил прошлым летом, и тот согласился за три драхмы отвезти их в Афины.
Скоро они уже катили к городу, пытаясь догнать заходившее солнце. Мальчишка, сын хозяина, правивший лошадью, развлекал ехавших рассказами об охоте на диких свиней. В Афинах Филоктимона указывала ему дорогу, и, покрутившись по переулкам, они благополучно остановились в Коллите перед небольшим чистым домиком. Эпикур развязал пояс хитона, благодаря богов, что взял из дому несколько драхм.
Когда повозка уехала, Филоктимона положила ему руки на плечи и, глядя прямо в глаза, прошептала:
— Я пригласила бы тебя сегодня, но праздник ещё не закончился. Приходи послезавтра на закате.
В ответ он молча кивнул.
— Не смущай меня, проводник, — засмеялась она. — Я жду.
Дверь закрылась. Эпикур ошалело оглянулся и пошёл наугад, стараясь запомнить дорогу, чтобы послезавтра не оказаться в дурацком положении. Скоро он вышел на знакомую улицу, где стоял дом Навсифана. Сердце Эпикура колотилось, мысли путались. В надвигавшейся темноте царил невесомый Парфенон.
