— Может быть, ты помолчишь? — обратилась к отцу Юлия.
Грация ждала, что Михановский сейчас, по своему обычаю, взбрыкнет. Вспыхнет, как всегда это с ним происходит, когда натыкается на сопротивление. Грозно спросит: «Кто здесь хозяин?» Или, по крайней мере, накручивая на палец посивевший чуб, произнесет сакраментальное: «Черт-те что!»
Но он, неуклюже выбираясь из-за стола, отодвигая попадавшиеся на пути стулья — вместе с сидящими на них ребятишками, глухо пробурчал неожиданное для него слово:
— Извините…
В мастерской Антонины, на втором этаже, было прохладно. Легкие шторы Юлия раздвинула в стороны, и огромное окно — чуть ли не целиком застекленная торцевая стена — пропускало столько света, что его обилие ощущалось неестественным да и ненужным. В углах предательски означился мусор: окурки, тряпки, пустые бутылки. Покрывало на низкой тахте, не знавшее вроде бы износа, неизменно привлекавшее интерес Грации замысловатым, жаждущим расшифровки орнаментом, оказалось стертым, засаленным, в пятнах и уже изрядно посеченным. А когда Юлия опустилась в кресло, стоявшее против окна, обнаружилось, что кремы и лосьоны и все ее макияжные ухищрения далеко не панацея от времени и не гарантия неземной красоты; вспыхнув, заспорили между собой краски, обнажая нездоровость кожи, прорезались морщины, а сияющие глаза погасли, уступив в неравном споре обыкновенному блеску дня.
— Мне скоро тридцать, — Юлия словно бы догадалась о мыслях Грации. — Не ври, не ври, я все поняла: плохо, отвратительно выгляжу. Причина? Тридцать лет и беспорядочный образ жизни. Инстинкты на первом месте, а все остальное — вот там, в отдалении, в заброшенности, в паутине, иначе говоря — под тахтой, где, кстати, валяется — видишь? — бюстгальтер моей сестрицы. А она его, наверное, искала… Да, о чем это я? О том, что всеми людьми в первую очередь управляет эгоизм. Собственные желания. Стимул по имени «Хочу!». Все остальное — приложение, второстепенные детали… Просто насчет эгоизма на производственных совещаниях и в приличном обществе принято почему-то помалкивать. Некоторые хитрецы клянутся всеобщим благом — для этого; мол, только и существую, чтобы сделать других людей счастливыми, и прячут свое «Хочу!» так глубоко, что им верят. А если и не верят, все равно не докопаешься: или лопата затупится, или рыть устанешь… Ну, чего молчишь? Считаешь, что мне лучше бы каждый день ходить на трубопрокатный завод, чем раз в неделю наведываться в издательство? Нет, извини, я — гуманитарий во всех смыслах.
