— Только везите, пожалуйста, потише, — попросила она слабым — согласно сельскому имиджу — голоском и кивнула на банку, которую прижала к животу. — Молочко собачкам. — И с той же интонацией упрекнула: — А вы меня ведь чуть не задавили. Разве можно так мчаться по деревне? Люди вокруг… куры гуляют…
Фирсов заморгал. У него были редкие светлые ресницы. Когда до него дошло: упрекают в чем-то, может быть даже с угрозой упрекают, он отодвинулся от Грации и тяжело засопел.
— Кто это мчался? Кто это задавил? — С каждым вопросом его щеки все сильней наливались свекольным цветом. — Что я, правил не знаю? Да? Люди, понимаешь. Куры, понимаешь. Собаки!..
Толик уже не ухмылялся, как минуту назад, а скалился, — под прекрасными, будто они из лучшего фарфора, зубами обнажились бледно-розовые десны. Глаза его злобно округлились. Капли пота вдруг помутнели. И только наивная ямочка по-прежнему красовалась на мягком подбородке.
«Господи, да он пьян! — ужаснулась Грация. — Так рано, а он уже пьяный!» Густой и неприятный запах, перебивавший бензиновые пары, заглушивший прогорклость перегревшегося машинного масла, без всякого сомнения, был алкогольным.
— Понаехали тут всякие! — кричал Толик Фирсов прямо ей в лицо. — Командуют! А чего под машину лезешь? Зачем? Ты уж лучше сразу под шофера сигай!
Грация отшатнулась. Губы не слушались. Едва удалось выдавить:
— Как вы смеете! На каком основании?.. Выпустите меня! Сию же минуту!
Звонко и, одновременно, гулко, как бывало, когда щелчок кнута Егорыча приходился под самым окном, хлопнула дверца. Взвизгнули колеса — и колючая пыль обдала Грацию с ног до головы. И вдруг машина остановилась. Толик Фирсов распахнул дверцу и, далеко высунувшись, проорал:
— Ты учти, мы твоих собак порешим. Ишь, псы какие! На людей кидаются!..
Ничего не видя из-за пыли, а еще больше, пожалуй, ослепнув от горя, она побрела по дороге. И только пройдя насквозь лес, у самых ворот дома отдыха, Грация опять вспомнила про «экстерьер», обнаружив, что хромает много сильней, чем обычно. А когда увидела, что лохматый, прохладный с внутренней стороны лист лопуха исчез с банки и молоко заметно расплескалось, то не выдержала и заплакала.
2
Михановский читал газету и рассеянно накручивал на палец волнистую прядь побуревших волос. Накрутит — отпустит, снова накрутит — опять отпустит. Вид у него был расхристанный: накануне дачу опять оккупировали гости, много гостей. «А когда гостей большое количество, — объяснял свое состояние Григорий Максимович, — каждый просит слово — и бедному тамаде приходится трудно». Естественно, именно он и был тем человеком, которому пришлось пострадать за общество. Но о том, что довело его до нынешнего состояния не количество гостей, а обилие выпитого, Михановский умалчивал.
