Он показал движением головы — снизу вверх — на удалившийся от нас берег. Я там ничего не увидел, даже трубы, изрыгавшей химические нечистоты, а Скот что-то там рассмотрел. Может быть, радарную установку или какую-нибудь станцию электронного подслушивания. Конечно, смешно: нейтральные австрийцы или дружественные румыны вникают в болтовню советских туристов. Что они могут узнать? Насколько мы отстали от одних и как близко подпустили к себе других? Конечно, тоже тайна…
И все-таки… И все-таки мне стало неуютно. Не страшно, а одиноко и тоскливо. Скот, он такой, возьмет и брякнет: «Каминский болтал там, где следовало молчать, разговорился». Сообщит из глубочайшего убеждения: так надо! И пойдет писать губерния, а я должен буду оправдываться: «Я не осел. Осел не я». Бессмысленная и бесконечная работа, потому что любой человек пожмет плечами: я, мол, там не был, а болтать лишнее в чужих краях не рекомендуется и в эпоху гласности.
Нет, Скот не был дураком. Он был умным. Он знал, как надо действовать, как выводить человека из себя, раскрывать его — точно умелый боксер, работающий на ринге «вторым номером». И он меня все-таки подцепил!..
На Вторую речку падал снег: на палатки, на дощатые столы, за которыми мы не ели — принимали пищу под открытым небом. Один из амнистированных засучивал рукав и лез растопыренной пятерней в ведро с борщом. Когда он вытаскивал руку, она была в чешуе из жира: борщ остывал быстро; пятерня его сжимала куски мяса, которые шли к о р е ш а м. Остальное доставалось нам. Кто ел, а кого, как и меня, тошнило от «остального».
Почему кривоногий не убил меня на Второй речке? Не знаю. Почему он вроде бы забыл обо мне на грузопассажирском «Капитане Смирнове»? Не ведаю. На Второй речке я каждую ночь готовился, к смерти и сочинял стихи. В твиндеке корабля типа «либерти» я тоже не ощутил полной свободы: кривоногий был рядом, сидел на нарах, неподалеку, скрестив ноги по-турецки, голый по пояс, блестящий от пота, маленький в огромном пространстве жилого помещения сразу на три тысячи человек, но по-прежнему излучающий злую волю. Однако какая-то пружина все-таки распрямилась во мне, и, видимо почувствовав это, соседи по нарам стали заговаривать со мною: я, по их мнению, выскочил из ловушки.
Я стал выходить на палубу — чтобы достичь лесенки со звонкими металлическими ступеньками, ведущей вверх, надо было пройти мимо нар, на которых в окружении «шестерок» восседал мой потенциальный убийца, и с каждым разом я шагал мимо него все медленнее, все выше поднимая подбородок. Страх не улетучился, не пропал. Я только сумел загнать его внутрь. «Все обойдется, все будет хорошо», — повторял я, приближаясь к проклятому месту. Потом наступал провал: темнота окутывала сознание. Затем вновь все вокруг и внутри меня светлело. И каждый раз в эти мгновения начиналась новая жизнь…
