Я не умел драться. Я боялся этих приступов темноты, которые порой овладевали моими товарищами. «Да ладно тебе, — говорил я, — ну, пусть будет по-твоему. Бери». Или: «Я уйду, если ты настаиваешь!» В общем, соглашался. Но я пять лет играл «официанта» в молодежной волейбольной команде «Трудовых резервов», то есть стоял на третьем номере — распасовывал и ставил блок, так что реакция была отменной. Да и страх иногда способен творить чудеса. Я толкнул кривоногого, прыгнул вперед и притиснул его всем телом к подрагивающей стене вагона. Мое плечо придавило его грудь, ноги мои прижали его колени, чтобы не получить удар в пах, а руки убийцы я распял на холодных и шершавых досках, и теперь нож смутно поблескивал слева и чуть выше моей головы, касаясь иногда волос.
— Пусти… — он выругался, задыхаясь от ненависти.
— Нет, — сказал я, дрожа всем телом, — я вас не пущу. Вы меня ударите.
Вагон храпел. Сопровождавший нас сержант, спавший на отдельных нарах в обнимку с винтовкой, высвистывал носом коротенькую, постоянно повторяющуюся мелодию. Я думал: вот-вот иссякнет мой нервный запас, я ослабею — и конец.
— Не ударю. Курва буду! — зло прошипел кривоногий. — Отпусти, падло!
Он ударил в ту же секунду, как почувствовал свободу. Если бы не отработанная на тренировках реакция, быть бы мне вторым в списке его жертв — после несчастного парикмахера. Он промахнулся — почти промахнулся и потерял равновесие. А я схватил его поперек тела, напрягся и, не сознавая, что делаю, инстинктивно бросил в проем двери — к черной тайге и розово-голубому небу над нею. Сил у меня почти не осталось — кривоногий долетел до середины вагона и плюхнулся на сопровождающего. Впервые в жизни я услыхал, с каким странным — клацкающим звуком передергивается затвор винтовки — словно в ознобе застучали плохо закрепленные стариковские вставные челюсти.
— Тревога! — завопил сержант. — Караул! — И бабахнул выстрелом в потолок вагона.
Я успел заметить, как кривоногий метнулся к двери и сгинул в ее квадратной пасти. И лишь после этого ощутил боль в левой руке, опустил голову и увидел, что из длинного разреза в плаще «Дружба» течет кровь. Синий плащ был черным. И алая кровь тоже была черной. И, наверное, от вида черной крови я испугался так сильно, что потерял сознание.
— Ну, что ж ты замер? Почему умолк? — Скот усмехнулся, глянул на мои пальцы, все еще удерживавшие его рукав, и они вдруг разжались сами собой. — Дошло? Испугался? Сообразил, наконец, что не то место выбрал для своей агитации и пропаганды? Не то время и не то место.
