Откуда мне знать, что это было первое предупреждение с его стороны: берегись!
Сопровождавший нас младший сержант, большую часть дороги проводивший на отдельных нарах посередине вагона в обнимку с винтовкой образца тысяча восемьсот девяносто первого года дробь тридцатый, наконец-то опомнился и, высунувшись в проем двери, стал звать на помощь из санитарного вагона. Состав двигался еле-еле. Через пару минут к нам вскарабкался медбрат. Он отдышался, осмотрел издали самоубийцу, произнес одно слово: «Чепуха» и хотел было вернуться к себе. Но общий галдеж заставил его приблизиться к раненому. Я думал, что сейчас на свет из сумки медбрата появятся бинты, вата, даже, возможно, хирургические инструменты — зажимы какие-нибудь, игла с ниткой и так далее, но дело ограничилось бутылочкой с обыкновенным йодом. И кровь без задержки иссякла и запеклась узенькой черной строкой наискось живота в берегах из желтых следов йода. Наверное, мое изумление свершившимся чудом было очень уж явным и могло показаться убийце парикмахера насмешливым. Потому что он снова пробудился — а ведь не ойкнул, не шевельнулся, когда медбрат обильно поливал его рану жгучим составом из бутылочки, — и коротко зыркнул в мою сторону неожиданно острым взглядом. Я удивился — и его осмысленности, и непонятному содержанию, но опять не почувствовал приближения беды.
А ночью кривоногий разбудил меня, хриплым голосом потребовав: «Дай пожрать!»…
Мне надоело стоять, изображая из себя «пистолетчика» — было в старину такое слово. И вообще, я — рядовой турист, как, впрочем, и Скот. В ином качестве нам его никто не представлял, а если он желает казаться значительней и таинственней, чем есть, играть контрразведчика или еще какую-то иную роль, — вольному, как говорится, воля…
Я опустил руку с вытянутым пальцем и сделал шаг назад. Не отступил: просто, уходя, не хотел показывать врагу спину. Но этот шаг все-таки был моей ошибкой.
— Куда ты? — вздрогнул Скот. — Стой!
Нет, он категорически не желал выпустить меня из своих лап.
— Так вот, — сказал «известный», придерживая меня за рукав, — я повторяю свой вопрос. Да, я все-таки его повторю, как бы ты ни брыкался. Эмоции эмоциями, философия также сама по себе неплоха, но лично мне дороже всего конкретная истина. И ты не можешь уйти от ответа: Каминский, которого судили в сорок восьмом, в Киеве, твой родственник? Да или нет?.. Ты уж не крутись, дружище. Мне ведь ничего не стоит проверить это с помощью, как говорится, компетентных органов. Но, сам понимаешь, тогда уж громко протрубит труба. И все станет известно. Сначала — немногим, но потом, как водится, всем… Тебе нужно это? Только честно.
