Олег Табаков и его семнадцать мгновений | страница 90
Впоследствии и комсомол, и государство достаточно регулярно одаривало меня различными наградами. На самом деле я к власти никогда не был близок. Мои отношения с ней всегда шли по касательной. В большинстве случаев это было связано с проблемами «Современника». Больше всего мне приходилось ходить к первому секретарю Московского горкома партии Виктору Васильевичу Гришину – человеку, сыгравшему в восьмидесятом году роковую роль в моей жизни. Я ходил к нему по поводам совсем не личным. То Спесивцев согрешил с какой-то своей ученицей и ему надо было сочетаться с ней ранним браком, а мы с Ефремовым шли объяснять, что работа у артистов такая нервная. То Галину Волчек надо было «пробивать» на должность главного режиссера.
Та власть была сильно изощренной во зле. Однако и мы сильно изощрялись по ее поводу. Как-то одна моя поклонница очень разволновалась, что мне никак не дают звание народного артиста СССР. А один актер, не буду называть его имени, сказал: «И правильно, что не дают. Лелеку следовало бы научиться язык за зубами держать».
«Мама хотела, чтобы я стал врачом-гинекологом. В то время труд этих врачей очень высоко оплачивался. Но я не стал. Этой мой вклад в советскую медицину».
«К тридцати трем годам мои общественно-политические взгляды вполне сформировались. Я, как и многие тогда, бредил Солженицыным, его повесть «Один день Ивана Денисовича» была для меня тем самым Рубиконом, который поделил мою жизнь на «до» ее публикации и «после». Об этом же, кстати, говорила в свое время и Анна Андреевна Ахматова. Солженицын, Ахматова, Пастернак – вот мои университеты духа, ставшие доступными только с наступлением «оттепели» в стране, когда их стал печатать «Новый мир». «Новый мир» Твардовского, как и наш «Современник», был «птенцом гнезда Хрущева». Каждый номер журнала ожидался в величайшем томлении и мгновенно проглатывался от корки до корки. На журнал были установлены лимиты, но меня благодаря «лицу» подписывали вне всяких ограничений. До сих пор в моей библиотеке существуют переплетенные в ситцевые сарафанные обложки Семин, Быков, Катаев – все из «Нового мира», в основном определявшего круг моего чтения».
«Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, ушло безвозвратно. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей ту свободу, которую получил».
«Современник» в какое-то время забуксовал. А идти вперед можно было только с помощью проверенных, испытанных временем произведений. Увы, у Ефремова напрочь отсутствовал интерес к классической драматургии. А может, он боялся за нее браться. Однажды мы задумали постановку «Горя от ума», даже роли распределили. Алла Покровская должна была играть Софью, Игорь Кваша – Чацкого, Женька Евстигнеев – Фамусова, я – Молчалина. А потом Ефремов уехал с Товстоноговым в Америку и на Кубу, где по дороге в подробностях изложил наш замысел. Олег вернулся в Москву, но за Грибоедова не взялся, с ходу начав репетировать новую пьесу Володина «Назначение». А Гога тот дорожный разговор не забыл и вскоре выпустил «Горе» в БДТ. Отличный спектакль! С Сергеем Юрским в роли Чацкого, виртуозно сыгравшим Молчалина Кириллом Лавровым и несравненной Татьяной Дорониной».