Некрасов повеселел немного, глядя на славного пса. Он пошел быстрее, взбежал по ступенькам террасы и вошел в свою комнату. Чернильница на столе была полна до краев. Он сел к столу, положил перед собой лист бумаги и начал писать:
«Любезный Тургенев. Письмо твое о деньгах Огарева огорчило меня больше, чем бы следовало огорчаться такими вещами…»
Он писал, стараясь как можно ясней, детальней объяснить Тургеневу, что он не виноват; перо быстро бегало по бумаге, а в душе с новой силой поднималась обида на то, что должен он оправдываться в поступках, которых не совершал. Он с раздражением захлопнул чернильницу и позвал Василия.
— Одеваться, — сказал он, — и лошадь до пристани. Поеду в город. Пароходом.
Одеваясь, он подумал о том, что в городе займется делами, и что, может быть, удастся сыграть в карты. Не нужно торопиться с ответом, лучше сперва успокоиться окончательно, а потом писать.
Он спрятал в карман неоконченное письмо, письма Герцена и Тургенева и торопливо, точно убегая от кого-то, уехал в город.
IV
Цензор Мацкевич вернул «Тишину» с помарками, вычерками и закорючками на полях. Красные чернила разливались по аккуратно переписанным страничкам, — нужно было вносить серьезные изменения во многих местах.
Некрасов поехал к цензору объясняться. Цензор вышел ему навстречу, протянув обе руки и приветливо улыбаясь:
— Николай Алексеевич, уважаемый, какая радость! Бесконечно счастлив вас видеть, — говорил он, усаживая Некрасова и хлопотливо подвигая к нему ящичек с сигарами. — Чему обязан столь большим удовольствием встречи с вами?
Статский советник Мацкевич, невысокий толстенький человечек, был большим трусом, хотя этот свой недостаток умел прятать от окружающих. Он боялся Некрасова, боялся Чернышевского, боялся даже «нового поэта» — Ивана Ивановича Панаева, писавшего в «Смеси» фельетоны о петербургской жизни. Он проклинал день и час, когда его назначили следить за этим беспокойным «Современником».
«Подведут, — думал он, — обязательно подведут, и сделают это так ловко, что я и не замечу».
Он перечитывал материалы «Современника» по нескольку раз, прежде чем подписать их. Перед ним постоянным предостережением стоял образ цензора Бекетова, перенесшего крупные неприятности из-за «Современника». Мацкевич опасался оказаться в положении своего предшественника.
— Если говорить правду, — говорил он ближайшим друзьям, — то Бекетов в этом случае пострадал совершенно напрасно. Я подчеркиваю — в этом случае, потому что он вообще подыгрывался к господам литераторам и любил полиберальничать. Но в данном случае он просто попал впросак, я тоже мог бы так попасться. Что он сделал? Подписал к печати несколько стихотворений Некрасова из уже вышедшей книжки. Книжку эту разрешил печатать сам председатель цензурного комитета. А что оказалось? Оказалось, что председатель цензурного комитета разрешил, а в придворном аристократическом кругу, увидав книжку, возмутились и подняли вокруг этого дела целую бурю.
