«…Причина, почему я отказал себе в удовольствии вас видеть, — единственно участие ваше в известном требовании с Огарева денежных сумм, которые должны были быть пересланы, а потом, вероятно, по забывчивости, не были пересланы, не были даже возвращены Огареву… В ожидании этого объяснения позвольте мне считать себя незнакомым с Вами…»
Некрасов сложил письмо и засунул его в конверт.
«Сильно же вы восстановлены против меня, Александр Иванович, — думал он, — очень сильно, хотя и не справедливо. Вы, очевидно, сказали Тургеневу: «Вот какой он мерзавец, твой Некрасов, ты хлопочешь, чтобы я его принял, а он недостоин даже взгляда честного человека». Вы, безусловно, сказали это, или что-нибудь похожее. Ну что ж, вы добились своего. Тургенев прислал мне письмецо тоже довольно выразительное…»
Некрасов встал со скамьи и пошел по дорожке. Вынырнувшая откуда-то Нелька весело помчалась впереди. Он вышел на шоссе, оно было пусто в этот тихий полуденный час. Только маленькая тележка чухонца из соседней деревни медленно тарахтела по камням. Лошадь шла шагом, а чухонец спал, прикорнув за большими бидонами, которые бренчали на каждой выбоине. Николай Алексеевич позавидовал чухонцу, он не мог бы спать под бренчанье бидонов, вот так, скорчившись на тележке. Вероятно, сегодня он не сумеет уснуть в своей удобной постели, в прохладной комнате, где на ночь опускаются шторы.
«Вы можете, Александр Иванович, считать меня кем хотите, — вором, похитившим огаревские деньги, шулером, обыгрывающим своих друзей, спекулянтом — я не буду перед вами оправдываться, — думал он, глядя вслед удаляющейся тележке. — Вы хотите, чтобы я назвал имя женщины, вина которой уже искуплена страданьем и раскаянием. Я не назову его — вы сами знаете, что не назову. Но Тургенева я вам не уступлю, я буду воевать за Тургенева и добьюсь, чтобы он поверил больше мне, чем вам. Надо сегодня, сейчас же писать ответ, надо разом кончить с этим недоразумением!»
Он повернул обратно в парк и пошел к даче. В уме уже складывался ответ Тургеневу и письмо, которое он пошлет Герцену. Возможность действовать, бороться приподняла, как всегда, его настроение. Он даже начал насвистывать и ласково заговорил с собакой:
— Домой, бестия, домой, Нелечка. Зачем ты курицу задавила? Разве это достойно охотничьей собаки? Охотиться ты не умеешь, а гулять, задрав хвост, умеешь?
Собака, счастливая от того, что ее, наконец, заметили, прыгала, стараясь лизнуть хозяина в лицо, ставила лапы ему на плечи, мешала идти. Ее мокрый красный язык почти касался лица Некрасова, желтые веселые глаза смотрели на него с восторгом и преданностью.
