Старик тоже встал и неожиданно поклонился поэту в пояс.
— Спасибо тебе, — сказал он ласково. — Спасибо, что не погнушался нищим бродягой. Прости меня, старого дурака, что вольно с тобой разговаривал. Не ведал я, кто ты за человек. Сделай еще одну милость: спиши мне стих, что про пахаря. Я пойду по деревням — петь его буду; пусть люди узнают, какие про ихнюю горькую долю песни есть…
— А ты разве грамотный? — спросил Некрасов.
— Грамотный, мил человек, Грамотный, только от грамоты пользы мало вижу, книжек-то хороших, про нашу крестьянскую жизнь, нет, а про разбойников или про божественное я читать не охотник.
Николай Алексеевич вырвал несколько листков из записной книжки, написал «Несжатую полосу», стараясь писать как можно разборчивей. Старик бережно спрятал в карман маленькие листки, закурил трубочку, поправил костер и снова уселся около огня.
— Спать-то не будем, что ли? — спросил Некрасов.
— Какое тут спанье, — ответил дед. — Вон уж солнышко всходит, птицы божий просыпаются… Ты ложись, отдохни, а я тебя постерегу напоследок, — знать, не встретимся больше с тобой. Вон ты какой желтый да худой — больной, что ли?
— Больной, дед, помирать скоро…
— Ну, нет, помирать тебе нельзя. Помирать тебе совсем даже не следовает. Ты человек богу угодный, народу надобный, тебя смерть не тронет, не посмеет. Тебе от жизни и от людей почет большой быть должен.
Некрасов рассмеялся и покачал головой:
— Вот ты и ошибся, дед, почету мне ни от кого нет, ни от жизни, ни от людей. Особенно от людей — не больно они меня уважают.
— Так ведь надо сказать — какие люди, — серьезно заметил старик. — Ежли нестоящие люди, так тебе на них наплевать, а хороший человек тебя всегда уважать должен. Может, конечно, хорошие люди не все тебя знают, а ты думай: вот кабы знали — уважали бы. На плохих ты вниманья не обращай, что они тебе? Так, пузырь на воде, лопнул — и нет его, а хороший-то человек умер, в земле сгнил, а слава об нем все одно жива. Ну, ты поспи, а я огонек покараулю.
Николай Алексеевич благодарно посмотрел на старика, — хорошо, что они его встретили — сел поближе к костру, подбросил в него сухую бересту и рассказал старику о подготовке к освобождению крестьян. Старик слушал его внимательно и кивал головой.
— Ну, что ж, это все правильно, — сказал он уверенным тоном. — Опамятовались, стало быть, убоялись мужицкого гнева. Однако и царь-то после войны вроде послабже стал… и побили его малость, и народ на войне разбаловался. Дай бог, дай бог.
