Кораббу стало очень грустно. Он сказал:
– Ты смеёшься надо мной, командир.
– Вовсе нет, о благословенный Опоннами безумец, – единственный мой друг, оставшийся среди живых, – вовсе нет. Этот культ, понимаешь? Господин трагедий. Дэссембрей. Это и есть Дассем Ультор. Не сомневаюсь, что ты это сам понимал, но подумай: чтобы установился культ, религия, с клиром, жрецами и прочим, нужен ведь и бог. Живой бог.
– Дассем Ультор взошёл?
– Я полагаю, да. Хоть он и бог поневоле. Отказник, как и Аномандр Рейк из тисте анди. Оттого он странствует – в вечном бегстве и, быть может, в вечном поиске…
– Чего?
Леоман покачал головой. Затем сказал:
– И'гхатан. Да, друг мой. Там мы дадим бой, и это название станет проклятьем для малазанцев на все века, проклятьем, что горечью отравит их языки. – Внезапно он сурово взглянул на Корабба. – Ты со мной? Что бы я ни приказал, какое бы безумие внешне ни одолело меня?
Что-то во взгляде командира напугало Корабба, но воин кивнул:
– Я с тобой, Леоман Кистень. Не сомневайся в этом.
В ответ последовала кривая усмешка:
– Я не буду ловить тебя на слове. Но благодарю за него.
– Почему же ты усомнился в моём слове?
– Ибо я-то знаю, чтó собираюсь сделать.
– Расскажи мне.
– Нет, друг мой. Это – моё бремя.
– Ты ведёшь нас, Леоман Кистень. Мы пойдём за тобой. Ты сам сказал, что несёшь всех нас. Мы – груз истории, бремя свободы, но и под ним – ты не согнулся…
– Ах, Корабб…
– Я говорю лишь то, что было известно и прежде, но не произносилось вслух, командир.
– Есть великая милость в молчании, друг мой. Но не важно. Дело сделано, ты сказал то, что сказал.
– Я лишь больше тебя огорчил. Прости меня, Леоман Кистень.
Леоман вновь приложился к бурдюку с водой, затем сплюнул в огонь.
– Не стоит больше об этом говорить. И'гхатан станет нашим городом. Четыре-пять дней. Пора давильни уже завершилась, верно?
– Сезон оливок? Да, когда мы прибудем, в город привезут урожай. Соберётся тысяча купцов, и работникам придётся наново замостить дорогу к побережью. И явятся горшечники и бондари, возчики и караванщики… Воздух озолотится пылью и запылится золотом…
– Да ты поэт, Корабб. Торговцы и их наёмная охрана. Скажи, как думаешь, примут они мою власть?
– Должны принять.
– Кто фалах'д этого города?
– Ведор.
– Который?
– Тот, что с лицом, как у хорька, Леоман. Его рыбоглазого братца нашли мёртвым в постели любовницы, а саму блудницу так и не отыскали: она, верней всего, разбогатела и скрывается – или уже лежит в неглубокой могиле. Обычная история среди фалах'дов.
