— Моя рука… Моя рука… — послышалось с дивана.
— У него рука затекла, — решил лавочник, встал и вытянул руки спящему.
— Мой живот… Мой живот…
Из радиоприемника на кухне доносились слова молитвы — передавали богослужение.
— Неужели уже обедня идет? — удивился лавочник.
— Проясняется, — заметил один из хуторян.
— Где? — спросил лавочник.
— Да там, на улице.
Справа лежал огромный серый и неподвижный, как труп, Финский залив. Даже днем там был беспросветный мрак. Волн различить невозможно было, сколько ни вглядывайся. Песчаный берег терялся в далекой дымке.
С нашей гряды хорошо просматривалась равнина, на которой рос негустой лесок. Там, внизу, саперы вырубали деревья и сооружали проволочное заграждение. Дальше высилась гряда, в точности такая же, как наша, темный сосновый лес ее сливался с серым небом. Вдоль той, другой, и проходила передовая.
Шел дождь, он шел уже так давно, что к этому привыкли. Время от времени с деревьев срывались тяжелые капли и глухо ударялись о землю, как плевки. Мы поднимались на нашу гряду рыть третью линию траншей: решили незаметно от неприятеля перенести передовую на более выгодную позицию. Нам отметили белой известковой линией ход новой траншеи. Почва была песчаной, в день каждый из нас должен был продвинуться на пять метров. Боевой окоп делается узким: на дне шестьдесят сантиметров, а наверху — метр. Глубина — полтора метра.
Копали мы вдвоем, так намного легче, тем более что напарником моим оказался довольно крепкий парень, куда сильнее меня. Мы покончили с работой за два часа и ушли. Решили подкрепиться у себя на артиллерийской позиции. И вот спокойно сидели и болтали. Со стороны залива доносились бульканье и посвистывание, будто в котелке мирно варилась картошка. Это был лишь слабый отголосок канонады: немцы вели артобстрел Ленинграда.
— Не очень-то там сейчас весело, — заметил мой друг.
— Здесь, что ли, хорошо?
— Все лучше, чем там.
— Там город, а здесь насквозь промокший лес, не забывай этого.
…Казалось бы, совсем недавно я окончил лицей. Потом была офицерская школа в Хамина, из которой меня, правда, исключили… Может быть, оно и к лучшему?.. А тут еще я здорово опоздал из отпуска, загулял на собственной свадьбе. Вот так-то! Судили, конечно, и военно-полевой суд отобрал у меня одну нашивку. «Возьмите уж заодно и вторую, так вас и так», — не выдержал я. Отобрали и вторую. Наплевать им, что я успел отличиться во многих боях.
…Мы сидели и трепались о том о сем, и тут подошел к нам полковой интендант майор Метсякууси.
