грабежах одна другой страшнее не затихали всю войну. Я боялся, конечно, но
старался виду не подавать, а Лиля, вместо того, чтобы идти ночью тихонько,
болтала и смеялась ещё громче, чем днём. А ведь смех её – приманка для бандитов.
Я смастерил себе кистень, взял гайку диаметром с гранёный стакан, насадил на
короткую палку и засовывал в рукав. Судьба было милостива к бандитам, ни один
не попался мне за долгую зиму.
Прошёл ноябрь, декабрь, наступил новый 1942 год, а война не
кончалась. Ушёл в армию Алексей Степанович Кипоть, теперь у нас по коридорам
одни учительницы, ни одного мужчины. Седьмой класс был самым нежным годом
нашей дружбы с Лилей, я очень боялся, что скоро всё кончится.
2
Беды наши начались с лета 42-го года. По приказу
Наркомпросса всех послали на работу в колхоз, ребят отдельно, девчонок отдельно.
Я попал в колхоз недалеко от Беловодска и решил навестить отца. Режим у нас был
военный, подъём чуть свет, изматывались мы на прополке, спина болела и руки,
ноги, к вечеру до того устанешь, что никуда уже идти не хочется. Я пошёл днём в
обеденный перерыв, в жару стали отпускать нас пораньше после того, как у одного
мальчишки кровь пошла из носа, еле остановили. Дошёл я до Беловодска, большая
деревня, зелени полно, домишки саманные, сараюшки, коровы мычат, собаки лают,
дорога пыльная и на ней брички, главный транспорт тыла – гужевой. Тарахтит
телега, колёса с камня на камень, ничем она не отличается от нашей. Задний борт
вынимается, опускается, если хозяин аккуратный, как мой отец, ступицы смазаны и
упряжь в порядке. Седока-мужчину сейчас редко увидишь, все на фронте. Сидит в
телеге старушка, сгорбленная, поникшая, а телега буквально до мелочей похожа на
нашу, да и лошадь тоже, и дуга лёгкая с облупленной зеленоватой краской. Смотрел
я, смотрел и, впору сказать, остолбенел – да это же наша телега! И Гнедко наш. А в
телеге сидит не старушка чья-то, а моя мама. Я иду, голову повернул, смотрю
неотрывно, а она никак не может почуять, что в двух шагах идёт по пыли родной её
сын. Больно мне стало за весь наш род крестьянский. Поколение за поколением в
таком виде – телега, лошадь, сгорбленный возница. Я шагнул к телеге поближе:
«Мама».
Она встрепенулась, какой-то миг растерянно на меня
смотрела, не понимая, как я здесь очутился. У неё чёрное, будто окаменевшее, сухое
лицо и потухшие глаза. «А ты что тут делаешь?» Знала, что я в колхозе, не дай Бог,
