умереть, не воздавши фашистским палачам за невинно пролитую кровь. На митинге
выступали Маршак, Эренбург, Давид Ойстрах и другие писатели и музыканты.
Народный артист Михоэлс говорил: «Еврейская мать! Если даже у тебя
единственный сын, благослови его и отправь в бой против коричневой чумы». Илья
Эренбург обращался к Америке: «Евреи, в нас прицелились звери! Наше место в
первых рядах. Мы не простим равнодушным. Мы проклянём тех, кто умывает
руки». Ревекка Осиповна волновалась, голос её дрожал. Среди нас не было ни
одного еврея, но мы все поддержали митинг в Москве.
Мы с Лилей вместе ходили на эти собрания, а потом вместе
шли в школу. Далеко, километров пять. Школа называлась Образцовая № 3 имени
Сталина. Рядом был Дом правительства, площадь для парадов и демонстраций, с
другой стороны Дубовый парк, в нём кинотеатр «Ударник» и Киргизский
госдрамтеатр, чуть подальше библиотека имени Чернышевского и Колхозный базар,
на площади перед ним как раз начал гастроли заезжий цирк и открылся большой
зверинец. Соблазнов было кругом полно. Классная руководительница объявила, что
теперь каждый предмет будет изучаться в тесной связи с его оборонным значением,
мальчики будут воспитываться смелыми защитниками родины, а девочки –
бесстрашными фронтовыми подругами. Мы обязаны работать на колхозных и
совхозных полях, собирать металлолом, лекарственные травы и вести оборонную
работу среди населения. Занятия наши проходили в спортивном зале с огромными
окнами как раз в сторону Дубового парка. По вечерам на танцплощадке гремел
духовой оркестр, вальсы, танго, фокстроты. Разве можно заниматься в таких
условиях, спрашивали учителя, а ученики отвечали: только так и можно. В
«Ударнике» шёл «Большой вальс» и мы слушали песни Карлы Доннер.
Пришла зима, и исполнилась моя мечта: я перенёс Лилю через
Ключевую. Брёвнышки через речку обледенели, Лиля поскользнулась, я её
подхватил на руки и перенёс. В школе знали, конечно, о нашей дружбе, девчонки
сплетничали: Лиля с Ваней ходят по Ключевой и целуются, с осуждением говорили,
будто мы шайку организовали и грабим направо-налево мирных жителей.
«Целуются» – если бы так! Ужасно было обидно на эту несправедливость, а обида,
как известно, сильнее горя. По ночам, надо сказать, и впрямь грабили, вести о
