шмайссер вскинул, она сразу – битте. Свернули мы с ней с автобана, я улыбаюсь,
она улыбается, моя немочка, такая вся пухленькая, лет шестнадцати, первая моя
немочка, дай бог не последняя, увезу я её с собой. Без паники легли мы, только я
ринулся с голодухи, а она: ой, тише, тише, – русская оказалась! Угнали в Германию.
А почему ты домой не едешь? Боюсь, посадят за измену родине. Договорились на
другой день встретиться, она согласна, а я не приехал, меня взяли за грабёж
склада». И опять поёт: «Над Волгой широкой, над степью далёкой гудками кого-то
зовёт пароход», – голосисто поёт и радостно. Нелепая судьба. Помню, он ещё
говорил на этапе: «Сейчас вот сидим рядом, корешуем, баланду из одной миски
хаваем, одной шинелькой укрываемся, друзья вроде, а в лагерь как привезут – кто
куда, друг дружку в упор не видим, всё забывается». Я убедился, и впрямь так, в
тюрьме, на пересылке рассказываем друг другу всю подноготную, доверяем свою
тоску и надежду, откровенность сближает, так и кажется, навеки будем неразлучны,
ты мою беду знаешь, а я твою. А привезли в лагерь, построили, развели по баракам,
переодели и – с утра до ночи бегом-бегом по зоне, что в лагере, что на объекте всем
некогда, а встретимся случайно, – вроде знакомы, и дальше бегом-бегом. Прощай,
Васеньдин, ещё один брат во времени. Постоял я, послушал, как душа отлетает.
Больные рядом дрыхли, уже пятый час. Закрыл его простынёй от пяток до головы,
завтра вскрытие. И опять к Джумабаеву – жив земляк, весь в поту, будто глазурью
покрыт, и храпит, храпит в глубочайшем сне. Выживет. Потом тайком проводим его
от греха подальше.
8
Дожил я до утра, дожил до решения. Песню не относить, уничтожить. На
предложение Дубарева не соглашаться. Если дадут 58-ю, готовлюсь к побегу. Не
ждать, пока кондрашка хватит, вот как Васеньдина. Сбегать мне не привыкать.
Прожил я под чужим именем пять лет, проживу ещё пятьдесят пять, если уж такую
мне судьбу предрекли. «Доблесть несовместима с невиновностью, как поступков,
так и принципов». Судьба Пульникова меня не прельщает, Васеньдина тем более.
Сбегу и впредь умнее буду. Трибунал, тюрьма, лагерь кое-чему научили.
Новое утро я встретил спокойно, я стал старше на одно твёрдое решение.
Через пять дней Пульников освободился, и я вздохнул облегчённо. На другой
день вызвал меня капитан Капустин. Сейчас он скажет, теперь на мои плечи
