антипатриотических взглядов в литературной критике». Главный редактор «Нового
мира» Твардовский полностью признал свою вину в опубликовании вредной статьи
Гурвича, разоблачённого космополита. Он утверждает в своей идейно порочной
статье, что великая русская литература прошлого не создала образов героев,
обладающих силой положительного примера. Критик Гурвич видит такой пример в
романе Ажаева «Далеко от Москвы» и ставит его выше всей русской литературы». –
«Это не тот Гурвич, который прибыл вчера этапом с Новосибирской пересылки?» –
«Прибыл не Гурвич, а Рабинович, – уточнил Фефер, – и не этапом, а в мягком
вагоне, и не зеком, а главным маркшейдером».
Спиваков вдохновенно влепил мне мат и быстро начал расставлять фигуры на
доске, давая знать, что матч продолжается: «У вас, юноша, есть мышление, только
не хватает теории, вы заходите сюда каждый день, я вас научу, вы не пропадёте с
шахматами ни в тюрьме, ни за проволокой».
«А вот снова земляки Ботвинника из санчасти, – продолжал Александр
Семёнович. – Некий Павел Кузнецов подверг резкой критике бюро национальных
комиссий за то, что оно не обратило внимания на статью в «Правде»,
разоблачающую реакционную сущность душителя народа Кенесары Касымова. «И
казахи вымирали, и киргизы вымирали, а потом договорились, хана-беркута
поймали…» Дальше читать?» – «Дальше ты лучше нам спой!» – Спиваков взмахнул
рукой до потолка и со стуком объявил мне шах. А Фефер запел, отставив «Огонёк»
на вытянутую руку и глядя в него как в партитуру: «Заканчивается-а первый го-о-д
второй половины-ы двадцатого столетий-йя, – и дальше скороговоркой, – которое
будущие историки несомненно назовут веком коммунизма».
Молодцы мужики, надо мне научиться у них дурачиться. «Позвольте от Азии
перейти к Европе, – сказал Фефер. – Французские лакеи американских
поджигателей войны выпустили на экраны Парижа провокационный фильм
«Грязные руки», состряпанный по сценарию реакционного писателя Сартра. Вы
знакомы с Сартром, зека Спиваков?» – Спиваков поставил мне мат, обозвал Фефера
провокатором и предложил мне ещё партию. Я вспотел в дурацкой повязке, снял её
и сказал Феферу, что зашёл по делу, посоветоваться. «К кому ты зашёл! – плачущим
голосом сказал Спиваков. – За советом! Пожалей свою маму». – «У нас во время
операции умер больной, хлеборез Ерохин, могут хирургу намотать срок». – «Колян-
