Катиного пацанёнка. Семья, тепло, уют, всё это у меня было совсем недавно, в
Алма-Ате, – этажерка с учебниками, тетради с лекциями, студенчество мое вольное.
Катин муж вернулся с бутылкой, на плите забулькала вода, запахло пельменями. Мы
выпили по одной, по второй, перевернули «Рио-Риту», а там «Брызги
шампанского», танго моей юности нескончаемой, прошлое так и накатило волной,
жить бы вот так и жить – пусть в лагере, но с мгновениями просвета и взлета. Саша-
конвоир после второй потребовал остановить патефон и сам запел: «Новый год,
порядки новые, колючей проволкой наш!» – «Вы не подеритесь, – сказала Катя. –
Нашли что делить».
«Лилось шампанское струй-ёй лил-ловою» – продолжал Саша на мотив танго,
хотя полагалось бы ему петь не нашу лагерную, а свою, армейскую: «С песнею,
борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет».
Я поманил мальчика, он подошел близко и поднял локти,
дескать, возьми меня. Я его усадил на колени, глазам стало жарко. «Дя-а-дя Женя, –
врастяжку сказала Катя. – Так детей любят, у кого жизнь тяжелая». – «А у него
лёгкая! Ах-ха-ха-ха!» – закатился Пульников. У меня голова закружилась, я не видел
живых детей полтора года, больше пятисот дней – ни одного. Будто в мире их
совсем нет, вымерли.
Сидим, пьем, едим, но пора и честь знать. Пожелали хозяевам семейного
счастья, они нам скорой свободы, вышли, и сразу мороз по сусалам, слезу вышиб.
До лагеря минут тридцать-сорок, видим, зарево под горой, сто сорок солнц на
столбах зоны. Мороз трещит, лупит кого-то, где-то, а нам тепло, нам хорошо и даже
замечательно. Миновали бараки БОФа, и ближе стало дымное морозное облако,
прожектора и ряды строений, ну прямо как родная Алма-Ата, – там горы и здесь
горы, там ели тянь-шанские и альпийские луга, и здесь тоже ёлки-палки на
вершинах сопок. Шуганули меня на эту землю обетованную, за тысячи мерзлых
вёрст, но всё так похоже на ту землю и на ту волю, что кричать хочется, и я кричу:
«Ты горишь под высокой горою, разгоняя зловещую тьму, я примчуся ночною
порою и ворота твои обниму».
Пульников хохочет, – нашел что обнимать, а Саша поёт, выводит с придыхом:
«Цыга-ныка сы-ка-ры-та-ми да-ха-ро-га даль-няй-йя». Всё ближе дымят трубы
наших бараков. Там уже отбой прогремел по рельсу, но покоя нет, живое кишмя
кишит в жилище нашем дымном, в стойбище нашем многолюдном по адресу:
