— Но сначала пусть проверят по мобильнику, кто такой «литературный агент». И если окажется, что это не Юлий… Слушайте! Если он так же неповинен в крови, как я, где же ваша христианская совесть…
— Не так же! — перебил Платон мрачно. — Если имеет место самооговор, то в чем может быть его причина?
— Я даже вообразить себе не могу! Не деньги же ему за это дали.
— Ни за какие деньги творец не пойдет за решетку лет на пятнадцать, а то и пожизненно.
— И он так же вменяем, как мы с вами.
— Да, хитрый малый.
— И утверждает, что совершил убийство в пьяном состоянии.
— Такой безукоризненный криминальный акт? — Покровский презрительно рассмеялся. — И вы верите в эту байку?
— Но паркер его!
— А вы лично видели ручку на месте преступления?
— Нет.
— Так откуда известно, где Лада ее нашла? Или позаимствовала? Только с ее слов!
— По-вашему, Тихомирова убийца и подставляет своего возлюбленного, а Юлик ради нее по-рыцарски своей жизнью жертвует? Абсурд!
— Абсурдист! — засмеялся литературовед. — Не говорите о жертвенности! Они оба исповедуют античный гедонизм. Даже не эпикурейство с его сократовской идеей внутренней свободы, а самый примитивный языческий постулат Аристиппа: наслаждение как высшая цель жизни и мотив поведения. Наслаждение, — повторил Платон печально, — сладострастие.
— Страдание есть, — напомнил я…
— О, не всех оно очищает!
— Платон, мы отвлеклись. Если это самооговор, то по какой причине он возник, как вы думаете?
— Из двух зол традиционно выбирают меньшее.
— Убийство юной девушки — зло, меньшее, чем… докончите, прошу вас, у меня недостаток воображения. Или цинизма.
— Я — пас. Либо Громов каким-то черным чудом все-таки убийца. Либо этой подозрительной явкой с повинной покрывается нечто из ряда вон. Пьяный — не в силах провернуть такое дело. Трезвый — не в силах наточить нож и вонзить в живую плоть. Однажды у него дома Юлий захотел угостить меня виски со льдом (я-то принимаю только нашу задушевную, но — гость!) и льдом порезался. Почти впал в кому, мы чуть с ума не сошли.
— Мы?
— Мать его. Только она в курсе.
— И молчит!
— Юлий и меня умолял никому не рассказывать, считая подобные болезни позорными для его роли жеребца. При сильной близорукости он даже очки избегает носить.
Какое-то время мы молчали: Покровский курил, семеня на месте от избытка энергии; я медленно смирялся с поражением.
— Пойду позвоню следователю, — отогнал я наконец лукавую мыслишку: пусть гедонист посидит, пока натуральный убийца не найдется.
