— Прекрасный мальчик, юный принц, — произнесла она бесслезным голосом, — так мне казалось в детстве. Я была влюблена в Дениску, а они от меня убегали.
— Значит, кое-что ты про то время помнишь. А ты знала, что он наркоман?
— Неужели? В последние годы мы почти не виделись… но правда, в нем появилось что-то жалкое и жестокое. Но все равно — за что?
Я понял вопрос.
— Очевидно, Денису была известна какая-то тайна убийцы.
— Тайна убийцы, — эти постоянные детские повторы прикрывали, по-моему, отсутствие мысли, некие пустоты в голове; я же относился к Мане необъективно, и все хотелось о ней сказать: «блаженны нищие духом».
— Но в убийстве Дениса он пока не сознался. Твой папа считает, что таким образом преступник стремится скостить себе срок.
— А что считаете вы? Ведь вы здесь главное лицо.
— Не могу принять такой чести. Я попал на юбилей твоего отца, как жужжащая муха в серьезную паутину.
«Ты» и «вы» у нас то и дело менялись местами, чередовались и сталкивались.
— Бедненький! Зачем же вы пошли к нам?
— Чтобы познакомиться с тобой. (Она засмеялась.) Не говори, что ты ничего не замечала.
— Замечала.
— Ну вот. Я только что вернулся с Гималаев, взял у сестры ключ и отправился сюда, к дедушке. — Мы разом взглянули на портрет, доброжелательно слушающий нас. — Чтоб изгнать нежить, скопившуюся за годы, распахнул вот эту дверь на балкон: ты стояла под застекленной дворовой аркой в кружевном белом платье, как…
Я запнулся, она уточнила с секундным интересом:
— Как?
— Как ангел, извини за высокопарность, но так подумалось. Арка, увитая плющом, и много света за тобою… в этой картинке было что-то нездешнее.
— Нездешнее, — повторила она ласково. — Гималайское.
Кажется, Маня способна на иронию, рад за нее.
— Ты видела фильм «Развод по-итальянски»? Впрочем, это такая старина…
— Нет, не видела.
— Они в лесу, сицилийском, сухом, изнемогающем от солнца, и волосы ее полны солнца, и даже цветы в руках. Она похожа на тебя, ее зовут Анджела.
— Анджела. А не Юлия Глан?
— Не смейся. Почему ты смеешься?
— Я помню твое лицо в тот вечер.
— В какой вечер?
— Когда мы смотрели по телевизору «Русский Логос».
— Тебя сестра сказала про передачу или Тимур?
— Не скажу. Ты сходу был пленен ею.
— Подходящее слово: плен. Но то была не страсть, а жалость.
Маня встала, сунув голые ступни в бархатные башмачки, и твердым шагом вышла в прихожую.
— Как ты внезапно уходишь.
Уже в дверях она оборотилась ко мне искаженным лицом.
— Ты зарезал ее из жалости?
