.
Другая брошюра «34 недели на Майданеке» была подписана в печать в июне 1945 г. Текст написан профессиональным литератором и идейно выдержан: герой попадает в плен раненым, прикрывая отход товарищей, из немецкого лагеря немедленно хочет сбежать, местное население помогает пленным, «весь барак жил одной семьей», переводчиком был чех, при приближении Красной армии организуется побег, при встрече со своими «тут уж, не спрашивайте, что было. И слезы, и поцелуи, все как водится. Они нам дали махорки, растолковали, как добраться до ближайшего городка». Нетипичен момент, противоречащий линии «лучше смерть чем плен» и оправдывающий конформизм — группа пленных отказалась делать татуировку и после угрозы их расстрелять «каждый из нас, конечно, решил, что нет никакого расчета умирать от такой дурацкой пули, и мы поплелись подставлять свою грудь»[598].
После создания системы проверки можно увидеть смягчение формулировок в юридических трактовках. Так, во второй половине 1942 г. указывали, что статья 22-я предусматривает случаи «сдачи в плен, не вызывавшейся боевой обстановкой … которые были совершены без намерения способствовать этими действиями неприятелю» и являются не изменой родине, а «тяжким нарушением присяги, наносящим ущерб делу обороны социалистического отечества»[599]. Т. е. подчеркивалось, что даже среди сдавшихся в плен, а не попавших в него, есть менее виновные. В 1944 г. в комментариях впервые прописывалось ранение как оправдывающее обстоятельство[600].
Колебания в идеологии и противоречия в пропаганде оказывали свое влияние на советских граждан при столкновении с бывшими пленными. Рядовые бойцы приветствовали их широким диапазоном эмоций от «Давай к нам, вместе погоним фрицев»[601] до «А, предатели! И откуда их столько прет?»[602]. И все же отношение рядовых бойцов к пленным при хоть сколько-нибудь продолжительном личном контакте было доброжелательным. Д. Чиров вспоминал о сержанте, конвоировавшего «фильтрантов» на допрос в СМЕРШ и по дороге советовавшего «не говорить лишнее» и не раскрывать дружбы с иностранцами[603].
У офицеров действующей армии существовал свой интерес к пленным как к пополнению для боевых частей. Узнав о приближении к немецкому лагерю для военнопленных, его стремились как можно быстрее освободить[604]. Даже войска НКВД требовалось чистить от набранных в них «бывших в плену, проверенных в спецлагерях или вышедших из окружения в одиночку или малой группой»
