Луна звенит | страница 65
— Вы, Юля, вчера ошиблись. Я ничего не знал, ничего не видел и не догадывался ни о чем… Вы мне сами обо всем сказали и сами же оскорбили меня… Гнусно все это.
Она повернулась ко мне и засмеялась.
— Вы вьючное животное! — сказала она. — Вы что-то там несете, какой вы там бред несете… Вы сегодня плохо спали?
Она была бледная, и казалось, еле держится на ногах. Впрочем, быть может, мне только казалось так. Мне стало жалко ее, и я вышел из комнаты на террасу… На террасе всюду стояли цветы, в каждой баночке — из-под консервов, железной или стеклянной — стояли букетики и букеты полевых цветов… Множество цветов. Я чувствовал себя скверно…
Потом я увидел Маринку. Она лежала в коляске, укрытая теплым одеялом, и смотрела дымчатыми глазами в белое небо и в мерцающую листву.
— Маринка, — сказал я ей жалобно. — Ну, прощай, Маринка! Агу! Вот я и уезжаю… Прощай! Агу, Маринка!
Но она смотрела на меня отчужденно и равнодушно, как на березу, которая росла над ней. Прошел всего месяц, Маринка немовала. Она только прислушивалась, стараясь понять непонятный ей мир, и на этот раз мне показалось, что поняла… Может быть, она поняла, что у меня заболело горло от тоски, что я вот-вот готов расплакаться, разреветься… Она посмотрела на меня своими дымными глазами, и губы у нее сморщились в горестном всхлипе…
— Поплачь, Маринка, — сказал я ей. — Поплачь… И прощай. — Я качнул ее коляску, подмигнул ей и сказал дрожащим на этот раз голосом:
— Агу, Маринка, да здравствует жизнь!
Я каждый день на протяжении месяца говорил ей так, и она узнавала меня, смотрела внимательно, вспоминая…
А сегодня заплакала. Она, наверно, не узнала моего голоса…
ПАРОХОД
На майские праздники Саша Деревянкин приехал в деревню к бабушке и впервые увидел там своего двоюродного брата, которого звали Генкой.
Братишке было три года, одевали его в плюшевое пальто с протертыми локтями, а голову повязывали белым платком. Глаза его были водянисты и бледны, как старенькое пальто, и лицо на утреннем холодочке тоже было неярким. Но от худосочного этого парнишки не было Саше покоя.
— А дедушку в песок закопали, — говорил он, шепелявя, с удивлением и тайным озорством. — В желтый.
— А тебе жалко? — спрашивал Саша.
— Жалко, — бойко отвечал малыш и смеялся, поблескивая мокрым ртом и глазенками.
Начинался теплый голубой день. Начинался май, а Саше впервые приходилось в праздничное утро стоять возле бабушкиного дома, глядеть на шустрого братишку и знать, что в Москве в этот час играют оркестры, идут демонстранты, а на площади, возле метро, колышутся гроздья голубых, зеленых и красных шаров, пищат «уйди-уйди» и прыгают мячики на резинках.
