Она оглянулась и сказала:
— Вовка-то?
И в этом повороте головы, в этом прищуренном взгляде, когда она посмотрела туда, на «Вовку-то», было что-то игривое и озорное, как если бы она на младшего брата посмотрела; такое было у нее во взгляде, точно она отмахивалась от него, как от несерьезного чего-то, от баловства какого-то, но, отмахиваясь, понимала, что он все равно будет ждать и дождется ее… Сложный был у нее взгляд.
— И Джимма тоже ждет, — сказал я ей. — Красивая собака!
— Да, она очень умная собака. У нее четыре золотых медали.
— За ум?
— Нет, за красоту, наверно… Надо спросить у Вовки.
И она опять посмотрела туда, на опушку серой ольхи. Теперь она смотрела внимательно, как бы заново приглядываясь к Вовке и Джимме.
— А я сначала думала, — сказала она в этом сосредоточии, — я тоже, наверно, как и вы, думала сначала, что это прихоть…
Она заговорила о другом, не о Вовке и не о Джимме, и я прислушался.
— Я тоже сначала не могла понять… А теперь он бегает в аптеку за бромчиком… Это он так ласково его называет, «бромчик». Он очень расшатал себе нервы, брал какие-то чертежи и по ночам работал, работал… Я ему говорила, чтобы он спал, а он не слушался. А потом у нас… квартира такая была, соседи. Нет, не в квартире, конечно, дело, но это все вместе… А сам он стесняется попросить вас об этом. И я вот тоже насилу решилась. Вы уж простите…
И она умоляюще посмотрела на меня, и что-то жалкое было в ее взгляде, что-то отхлынуло вдруг, и теперь чертовски усталые глаза смотрели на меня, усталые и просящие. Я не знал, как успокоить ее, что ей сказать, и обещал никогда больше не включать свой приемник.
— А днем сколько угодно! — сказала она радостно. — Я даже счастлива буду, если вы днем… У-у-у! Я наоборот! Я очень люблю, когда шум, музыка…
Она засмеялась, довольная, и, взмахнув рукой, точно стукнув по волейбольному мячу, пошла торопливо туда, к ольховой опушке, где ее поджидала Джимма. Потом она оглянулась и крикнула мне:
— Маринку пора кормить!
И помахала рукой. А я смотрел ей вслед и все понимал по-своему. У Джиммы четыре медали за красоту, а Вовка, наверное, тоже получил бы какое-нибудь золото, доведись такое испытание на красоту. Только вот молод он. Красивый и молодой бездельник, черт побери! А ей-то, наверно, приятно, что такой-то мальчишка дожидается ее… Впрочем, какой он мальчишка! Где-то я слышал, что женщинам льстит, если покоряются им мальчишки, такие вот спортивные мальчики, как этот Вовка, у которого коричневое лицо и глаза серые, как пасмурное небо, а кожа лоснится на мышцах, точно ее смазали маслом… Черт побери, есть же на свете красивые люди! Ему бы штормовку и кайло в руки, а он всю жизнь пропижонит, наверно, на отцовской даче… Обидно!.
