А когда Юлька и коричневый парень в техасах, имени которого я не знал, прошли мимо меня и когда Джимма прорысила, мне стало тоскливо, и я подумал, как я одинок и смешон в своих думах и как нелепы представления мои об этой женщине, о ее желаниях и тайных, как мне казалось, взглядах. Я сунулся в траву и, ругая себя, смеялся над собой, чтобы не смеялись потом другие. Первым тоже хорошо смеяться, это тоже хороший смех.
И вот когда я так лежал, уткнувшись лицом в траву, и слышал, как ходят надо мной ископаемые ящеры, чуть ли не наступая мне на голову, как плещется вода и гудит прогретая земля, напирая мне на грудь всей своей грубой и необузданной силой (вот, говорят, хорошо лежать на траве и смотреть в небо. А это не так-то просто, если ты привык к мягким постелям), — когда я так лежал, думая, что надо еще полежать немного, а потом идти вслед за ними домой, я в какое-то мгновение услышал вдруг, что кто-то тяжелый набежал и остановился надо мной.
…Я смотрел, удивленный, на Юльку, на ноги ее, обутые в легкие сандалии, в такие же сандалии, в которых ходили, наверно, древние богини, и, оглушенный совсем, растерянный, слышал и не слышал, что она говорила мне… Она, кажется, говорила:
— Простите, пожалуйста… Я давно хотела сказать вам, что, если можно… Мне очень трудно объяснить свою просьбу… Все это сущий пустяк, конечно… Но вот приемник… А мой муж… не терпит…
И я никак не мог понять, что же она хотела сказать мне. Она торопливо как-то улыбалась, спешила, и улыбка ее, как солнце в облачный, ветреный день, то вспыхивала, золотилась в блестких очках, то вдруг исчезала, а я поднялся перед ней во весь свой рост, большой и неуклюжий, в сатиновых синих трусах, с изрубцованной на траве грудью и силился понять ее, и было у меня такое ощущение, будто я в эфире поймал далекую станцию и не мог никак настроиться на нее, приблизить ее…
Потом я все понял и с нескрываемой обидой сказал ей в ответ:
— Хорошо, я постараюсь не беспокоить вашего мужа.
Живот мой и ноги тоже были изрубцованы жесткой травой, но это теперь не смущало меня. Просто трава отпечаталась на моем теле, и покрылось оно красными рубцами.
Парень в брезентовых техасах стоял возле ольховых зарослей, куда убегала тропинка, и смотрел на нас. Джимма тоже дожидалась. А Юлька медлила и говорила мне что-то невразумительное, точно оправдывалась передо мной…
— Да пустяки! — сказал я ей. — Все естественно! А мне иногда бывает чуточку скучно… Вас ждут.
