— Что, Александр Васильич ничего вам не говорил? — спросила Марья Николавна, наклоняясь грудью на рояль.
— Ничего. А что?
— Н-нет. Я так только спросила.
Она взяла еще несколько аккордов и остановилась.
— А знаете, — сказала она, — вы это отлично сделали, что уехали от него.
— Что ж тут особенно хорошего?
— Понимаете, теперь весь уезд про это узнает. Скандал. Вот что хорошо.
— Я вовсе об этом и не думал.
Рязанов опять начал ходить. Марья Николавна, размышляя и улыбаясь в то же время, говорила про себя:
«Это мне очень, очень понравилось, — потом приложила палец к губам, еще подумала немного и сказала так же тихо: — очень… вообще все хорошо», потом вдруг ударила по клавишам и громко, с лихорадочною силой заиграла марсельезу.
Эти звуки в одно мгновение преобразили ее: глаза засверкали, она вся вытянулась, подняла голову и, грозно нахмурив брови, смело бросала свои красивые загорелые руки. Сделав последний внезапный переход, она прижала педаль и с новою силою ударила по клавишам. Все лицо ее сияло небывалою отвагою… Она кинула на Рязанова самоуверенный, вызывающий взгляд и остановилась.
Рязанов тоже остановился.
— Привычка-то что значит, — сказал он, подходя к роялю. — Вот вы заиграли марш, мне сейчас же и представилось, что вот тут, рядом со мною, ходит фельдфебель и твердит: левой, правой, левой, правой…
— Что вам за охота вспоминать об этих фельдфебелях? — с неудовольствием ответила Марья Николавна.
— Нет, изредка ничего. Это освежает мысли.
Марья Николавна посмотрела на него и спросила:
— Да вы знаете ли, какой это марш?
— Знаю.
— Так что же вы говорите?
— Я ничего не говорю.
— Однако вы должны же согласиться, — вставая, сказала она, — что и марши бывают разные.
— Еще бы!
— И этот совсем не то, что дармштадтский[54], например?
— Разумеется. Но какой бы он там ни был, а все-таки марш; следовательно, рано или поздно будет «стой — ровняйсь» и «смиррно» будет; и этого никогда не нужно забывать.
— Я и не забываю.
— То-то же. Стало быть, не из чего и горячиться.
Марья Николавна замолчала; постояв немного перед Рязановым и соображая что-то, она отошла к окну и взглянула на солнце, которое в эту минуту кровавым пятном опустилось над лесом и нижним краем своим уже касалось его зубчатых верхушек; несколько минут она прямо, не сморгнув ни разу, смотрела на солнце, озарявшее все лицо ее грозным красноватым светом.
— Вы понимаете, что я делаю? — спросила она, не шевелясь.
— Что?
— Я хочу его переглядеть, — она указала на солнце. — Знаете, такая игра есть: кто кого переглядит.
