— Что это такое? — тревожно спросила она.
— А это, должно быть, Иван Степаныч забавляется.
Она подумала и, пугливо посмотрев вокруг, сказала:
— Нет, не хочу я умирать, не хочу.
— Да вас, кажется, никто и не принуждает.
— Давайте вот что… давайте лучше говорить о чем-нибудь другом, о хорошем. Я ведь, знаете, зачем к вам пришла?
— Ну-с!
— Я хочу поговорить с вами об одном очень важном для меня деле.
— Так что же?
— Прежде всего я хочу поговорить собственно о вас.
— Обо мне? Ну, это предмет еще не слишком интересный.
— Для меня, напротив, очень, тем более что с ним связаны и другие еще там разные.
— Да-с. Так что же вам угодно от меня?
— Во-первых, мне угодно, чтобы вы со мной не разговаривали таким образом.
— Каким?
— А вот этим тоном. Я очень люблю, когда вы с другими так говорите, только не со мной.
— Да ведь тон… как вам сказать? это такая вещь, которая зависит не от одного желания.
— От чего же?
— Да больше, я полагаю, от окружающей нас жизни.
— Вы хотите сказать, что в этой жизни диссонансы?
— Нет, я хочу сказать, что тон задается жизнью, а мы только подпеваем. Пожалуй, можно и повыше его поднять, да что толку? Жизнь сейчас осадит.
— Так вы находите, — подумав, сказала Марья Николавна, — что в этой жизни (она показала рукою вокруг себя) нет ничего такого, что бы заставило вас говорить хотя немножко не так, как вы привыкли. Хорошо. Положим, что это так. Ну, а прежде? Неужели в вашей жизни не было таких случаев, каких-нибудь там происшествий, так чтобы вы рассердились или пришли в восторг? а? Были?
— Конечно, были, да что из этого?
— Ну, а теперь? Вот здесь? Ну, что вы думаете теперь, в настоящую минуту? О своем положении, например, что вы думаете? Скажите!
— О моем положении-то? Да что ж о нем думать? Вообще живу я теперь на летнем положении, в деревне, время провожу приятно; простудился было немного, но теперь напился малины и начал потеть; ну, вот еще думаю, что сидит передо мною женщина, хорошая женщина, и пересыпаем мы с нею из пустого в порожнее. Вот и все.
— Нет; вы не так меня поняли.
— Очень может быть.
— Я хочу знать, как вы смотрите на все, что окружает вас здесь, в деревне, на все, что здесь происходит. Неужели с тех пор, как вы приехали сюда, не случилось ничего такого, что бы могло вас поразить, удивить, обрадовать или огорчить?
— Не помню, право. Должно быть, не было. Да я не знаю, что это вам кажется странным. Если бы вы захотели подумать, вы убедились бы и сами, что нет тут ничего такого особенного. Жизнь как жизнь: все совершается в строгой зависимости и надлежащем порядке, случайностей никаких нет и быть не может. Чему же радоваться, о чем сокрушаться? В риторике Кошанского есть такой пример (и бог его знает только, как он туда попал): «Вот, говорит, медведь душит волка, волк режет овцу, овца ест траву, трава из земли сок получает; а лев, говорит, и медведя, и волка, и овцу, и всех побеждает». Вот это порядок. Теперь какие же тут могут быть случайности? Разве что резал волк овцу да не дорезал, потому что его самого в то время медведь задушил, или что лев мимо медведя прошел и не тронул его, потому что был сыт. Такие случайности бывают, — это точно; но удивляться этому я, право, надобности никакой не вижу.
