Постояв несколько минут, Рязанов снял с себя мокрое платье, надел теплое пальто и, пожимаясь, сел за стол. Бумага, лежавшая перед ним на столе, была исписана мелким неразборчивым почерком и закапана чернилами. Он развернул новую книжку журнала, порывшись в бумагах, отыскал какую-то черновую тетрадь и долго сличал ее с книжкою, пощипывая бороду одной рукой, а другою водя по строкам, потом захлопнул книжку, вместе с тетрадью швырнул ее на окно и задумался. Вошел лакей и принес на подносе чайный прибор; только что Рязанов принялся наливать, как за перегородкою послышался шорох женского платья.
— Можно войти? — спросила за дверью Марья Николавна. — Что это вы, нездоровы? — с озабоченным видом говорила она, скоро входя в комнату.
— Нет, ничего, озяб только. Сыро. Был в лесу, ну, и промок.
— Как же вам не стыдно, что вы себя не бережете! — говорила она, качая головою. — Хотите малины? Постойте, я вам налью. Давайте сюда, вы не умеете. А не лучше ли велеть здесь затопить? а? Я сейчас скажу.
— Да вы не хлопочите! Я вот напьюсь горячего, и все пройдет.
— Ну, да. Как же! Так сейчас и прошло. Разве можно этим шутить?
— А вы, кажется, и серьезно меня больным считаете. И зачем вы сюда пришли?
Марья Николавна оглянулась.
— Вы что же этим хотите сказать? Я вам мешаю?
— Нет, я сказал потому, что вот вы ходите по сырости, ноги промочите.
— А вам какое дело до моих ног? Вот это мило. Может быть, я нарочно хочу их промочить, может быть, я умереть хочу.
— Да! ну…
— Что ну-то?
Рязанов улыбнулся.
— Смешная вы женщина, — сказал он, застегивая пальто на все пуговицы, и сел к столу.
Марья Николавна тоже села, налила ему стакан малины и поставила перед ним графин с ромом.
— Если я и умру, так обо мне плакать будет некому, — сказала она, складывая на коленях руки.
Рязанов взглянул на нее исподлобья и ничего не ответил, потом взял графин и, наливая себе рому, сказал:
— А Александр Васильич-то?
Марья Николавна махнула рукой.
— Это мне все равно.
Рязанов положил сахару в стакан, помешал и спросил:
— А другие не все равно?
— Разумеется.
— Стало быть, вы не то хотите сказать. Плакать-то будут, только не те, кому следует; вы и боитесь, что, в случае вашей смерти, на этот счет может выйти беспорядок. Так, что ли?
— Ну, да. Однако какой глупый я разговор завела: об смертях там об разных… Бог знает что!
— Чем же глупый? Нет, ничего; разговор подходящий: сумерки, погода скверная; самое время о смертях рассуждать.
Она молча покачала головой; Рязанов подождал, что она скажет, и хлебнул из стакана. В это время где-то за садом грянул ружейный выстрел. Марья Николавна вздрогнула.
