— Чаво стоять-то? Отбузунил их, да и к сто́роне.
— Знамо. Рожна ли тут еще! — подтвердил другой.
— Им потачки давать нечего.
— Зачем потачку давать?
— Что на них глядеть? Да пра.
— Гляди — не гляди, а подать за них все плати.
— Ишь они ловки!
— Мир за них плати, а они этому и рады.
— Что ж, неужели им теперь плакать? Ах, братцы мои, — пошутил кто-то.
Все засмеялись, даже старшина полюбопытствовал:
— Чаво это?
— А мы про то, ваше степенство, что, мол, попужать их маненько. Эдак-то лучше, — скромно доложил один маленький мужичок.
— Это не вредно, — подтвердил старшина и опять зевнул.
— Для страху, чтобы страх знали, — заметил один старик.
— Опосля сами бладарить станут, — прибавил мужичок.
— Обнаковенно.
Вдруг все замолкли: совсем тихо стало, только слышно, как старик какой-то кашляет и кто-то все еще бормочет про себя недовольным голосом: «Ишь ты… на-ка что… так-то…» Чернобровый мужик притаился и, зажмурив глаза, не трогался с места; другой, с полуоткрытым ртом и наклоненной набок головою, тоже остался недвижим… Но тут старшина встал и, потягиваясь, произнес:
— Что ж, драть так драть: черта ли проклажаться?
Народ колыхнулся; неплательщики, стоявшие у стены, оба в одно время взглянули на старшину и потупились. Опять начался бестолковый говор, кто-то крикнул: «Погодить бы», — но уже никто никого не слушал, толпа задвигалась; мужики всходили на крыльцо, путались, некоторые пошли вон из ворот. Из правления вышел сотский, неся под мышками два пучка хворосту; перед крыльцом опросталось место.
— Кого вперед? — спросил один десятский, снимая с себя зипун и расстилая по земле. Толпа расступилась, потому что в это время один из неплательщиков (чернобровый) продирался одним плечом вперед, выпучив глаза и с ожесточением потряхивая бородой; маленький выборный мужичок держал его за рукав. В то же время на этого чернобрового мужика наскочили двое и хотели его повалить, но он отчаянно замахал руками и повалился перед стариками на колени, без толку мотая головой и говоря захлебывающимся голосом:
— Отцы! голубчики! кормильцы! батюшки!
Позади него, слезливо посматривая на стариков и придерживая рукою гашник, стоял другой неплательщик.
— Клади его, — тихо сказал старшина.
Чернобровый мужик заметался, но на него навалилось несколько человек, окружили, толпа осела посередке и глухо завозилась над ним; «батюшки» — в последний раз, но уже тихо, как будто под землею простонал тот же голос; толпа отшатнулась, что-то жикнуло, и вслед за тем раздался дикий, безобразный крик…
