— Иван-Купала! — едва выговорила она сквозь смех.
Верно, вспомнил я, Иван-Купала сегодня! Мигом добыл воду из колодца и погнался за Светкой. Она, конечно, тысячу раз могла убежать, спрятаться за высокими своими воротами, но, видно, ей было интересно побегать, поиграть. А мне и подавно! Из дома наискосок с ведром в руках выскочил Валерка, тоже одноклассник. Мы носились, обливали друг друга. Незаметно к нам присоединился и Сашка с ковшом. Больше всех за Светкой гонялись, но она была самая сухая.
Остановил нас лихой посвист. Подходили ребята с соседнего квартала: Женька Феклистов — прыткий, ладный, легкий парень, и Мишка Болдин — увалистый, с челюстью — кирпичи впору жевать. Светка с ходу плеснула в них. На Мишку чуть попало, он растерянно заворочал косящими глазами, а Женька успел отскочить.
— Ну, хватит! — замахал он руками. — Все еще детство бродит, что ли?
С тех пор как Женька познакомился с парнями, о которых ходила уличная слава, появился в нем гонор. После восьмого класса Женька, для успокоения сердца престарелых своих родителей, пошел в вечернюю школу, хотя толком так нигде и не работал.
— Иван-Купала сегодня, — пояснила Светка.
— Купать-то надо внутри, а не снаружи! И не водой, а чем покрепче, ха-ха-ха!
— Пошли, — потянул меня Сашка.
— Куда? — не понял я вгорячах. — А, за травой… Нет, неохота.
Действительно, зачем куда-то тащиться, когда тут хорошо.
— Ну так как, по рваному, что ли? — предложил Женька.
До тоски, до кислоты во рту не хотелось оставлять Светку, беготню, но показать себя слабачком перед Женькой тоже не мог: показушность грудь колесом гнула — не лыком шит! Я вопросительно посмотрел на Валерку. Тот стоял мокрый, в прилипшей к телу одежде, ежился, словно голый.
— Можно, — пожал он плечами.
— Давай, — согласился я.
— Ребята, зачем? Не слушайте вы этого баламута, — встряла Светка.
— А ты разве не с нами? С тебя рубль не требуется! — тут же отреагировал Женька.
— Да ну вас!..
Она побежала, поправляя на ходу прилипший к ноге подол платья в горошек.
Сашка снова позвал за травой. Он слыл «колхозником», вахлаком, а по поводу его хозяйственности и постоянного хождения за травой вообще много смеялись, ехидничали. Не раз мне при людях неловко становилось за него, за свою дружбу с ним. А теперь, когда он снова отделялся и меня за собой тащил, — и вовсе.
— Что ты привязался? Иди один, если хочешь! Ноги, что ли, у одного отсохнут! — отрезал я.
И он ушел: мокрый, обиженный, но по-деловому собранный.
