В зале с напряжением ждали появления Гитлера и его свиты из маленькой двери амфитеатра. По залу вдруг проносился визгливый крик: «Фюрер!». Все присутствующие в зале, как по команде, вскакивали, гремя откидными креслами, слышались удары каблуков военных, надрывалась музыка, от двери амфитеатра несся все нарастающий рев: «Хайль! Хайль!». Со всех сторон к Гитлеру протягивали правые руки — знак фашистского приветствия.
«Фюрер» появлялся в сопровождении Гесса и Геринга. Он проходил молча на сцену, приветствовал всех членов рейхстага поднятием руки, кое-кому пожимал руку и садился с краю в первом ряду. Геринг в это время грузно опускался в свое президентское кресло. Через несколько минут он спускался к трибуне и оттуда подобострастно приветствовал Гитлера от «имени германского народа» и предоставлял ему слово.
Гитлер говорил с «приливом» и «отливом». В момент наивысшего подъема, когда он «выходил из себя», зал прерывал речь мощным «Хайль!». Гитлер это время использовал для того, чтобы «перевести дух», отбросить назад со лба клок волос, поправить сползший на бок галстук, выпить глоток какого-то напитка. Это иногда повторялось несколько раз на протяжении речи. Конец речи Гитлера заглушался аплодисментами, криками «Хайль!» и пением «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес» с припевом «Хорст Вессель»[10]. Геринг затем объявлял о закрытии рейхстага.
Так обычно проводились заседания верховного органа «Третьей империи» — германского рейхстага.
1 сентября 1939 г. мне довелось впервые присутствовать на заседании рейхстага. Когда я поднялся в один из верхних ярусов оперы, мои иностранные коллеги были уже в сборе и оживленно обсуждали предстоящую речь Гитлера. Ее содержание было известно всем — объявление войны Польше и оправдание этого шага. Журналисты интересовались лишь деталями этой речи, а именно что Гитлер скажет об Англии и СССР. Некоторые журналисты предварительно пытались выяснить у меня вопрос о том, как будет реагировать Москва на немецкий поход в Польшу, хотя каждый из них заранее знал, что он не получит ответа.
Находясь уже четыре месяца в Берлине, я еще не видел Гитлера. Правда, смотрел киножурналы, в которых показывали его встречи с «дуче» и «каудильо». Чем-то шутовским отдавало от его юркой комической фигуры. Движения Гитлера были неестественно резки и порывисты, жесты часто не соответствовали содержанию его речи. Если он улыбался, лицо его становилось еще более неприятным. Когда рядом с худым Гитлером оказывался раздувшийся как пузырь Муссолини, то это выглядело настолько карикатурным, что, несмотря на сдержанность берлинцев, в зале кино можно было видеть улыбающиеся лица. Трудно было определить, над кем про себя смеялись эти люди: то ли над уродливой фигурой Муссолини, рисовавшегося под Наполеона, над его гигантской выдвинутой вперед челюстью и бычьей шеей или над судорожными движениями Гитлера и его «чаплинскими» усиками. Возможно, над тем и другим.
