Джентльмены удачи | страница 110
Если судно было большим, трехпалубным, например галеон, то под первой и второй палубами от носа к корме шел коридор, напоминающий коридор спального вагона: с одной стороны был борт с выступающими из него ребрами шпангоутов, с другой - помещения: каюты, кладовки, камбуз, разного рода склады товаров. Под верхней палубой каюты были похуже (а для путешествующих - подешевле), так как их, во-первых, постоянно заливало водой, а во-вторых, в них можно было легко набить шишку о выступающие бимсы. Дешевые каюты обычно располагались в носу и корме, а между ними были грузовые помещения. Люк со второй палубы вел в трюм, кишащий разной живностью и наполненный зловонной жижей. Ее отчерпывали две пары поршневых помп, установленных в районе грот-мачты в специальной шахте.
Нактоуз XVII-XVIII веков.
Во время шторма, особенно ночного, корабль превращался в сущий ад. Еще с восходом луны даже при спокойном море на нем гасили все свечи, фонари и плошки, оставляя лишь самые необходимые огни (например, в нактоузе - застекленном шкафчике, где были установлены два компаса с лампой между ними): упавшая горящая свеча или лампа грозила страшными бедствиями. Всякое хождение по судну прекращалось. Тех, кто занимал каюты под верхней палубой, беспрестанно окатывало водой сквозь рассохшиеся доски настила, через неплотно закрытые люки и через выбитые волнами окна. В нижних каютах и в тех, что располагались в кормовой надстройке, было полегче. На палубу во время бури выходить без нужды воспрещалось (как воспрещается и теперь), и многие валялись в койках, бормоча молитвы и судорожно цепляясь за скобы у изголовья, чтобы не сверзиться вниз и не переломать себе кости. На корабле стояли грохот от сорвавшихся с привязи предметов и густая вонь от подмоченного в трюме провианта. В такие минуты часто бывало, что бочонки с питьевой водой опрокидывались или заливались океаном - а это вело к сокращению норм выдачи живительной влаги. Те, кто работал на палубе, непременно должны были обвязаться страховочными концами и передвигаться от леера к лееру, густой паутиной опутывавшим всю палубу, а во время краткой передышки лежать ничком на палубе, принимая на себя всю ярость разгулявшейся стихии. Такие леера протягивались и в подпалубных пространствах. Только вой ветра, только выстрелы лопнувших снастей, только рев океана, только болезненные вскрики людей. Особенно угнетающее впечатление производило молчание судового колокола. Корабль казался жутким призраком, заброшенным в беспредельность стихии.
