— Как вы к этому отнеслись?
— Да никак, — улыбнулась Александра. Улыбка преобразила ее лицо — вспыхнули погасшие глаза, даже румянец появился на скулах. — Она молода, деньги у нас есть, как видите… Кира могла выбирать ту профессию, которая придется ей по нраву, могла и вовсе не работать.
— Всю жизнь жить с вами на ваши деньги? — не удержался Кленов.
— Ну зачем вы так, — мягко упрекнула Морозова. — Она могла войти в дело, унаследовать его, так сказать. У Киры был вкус к цветам, она была прирожденным флористом… У меня ведь тоже нет никакого образования, и я также оставила институт на первом курсе. Правда, по другой причине. Потом — она могла бы выйти замуж, посвятить свою жизнь семье, детям…
Но Александра сказала это так, словно для нее замужество Киры и ее смерть стояли примерно на одной ступени. Кленову стало ясно, что перед ним одна из тех фанатичных матерей, которые видят смысл своей жизни в ребенке и тем чаще всего портят ему его собственную жизнь. Из таких матерей выходят змеи-тещи и стервы-свекрови, они не терпят делиться своим сокровищем ни с кем, никогда и охотно пришпилили бы ребенка булавкой к своей юбке, как Настеньку из «Белых ночей» Достоевского.
— Так, значит, вы были бы против, если бы Кира выбрала профессию актрисы и попыталась поступить в соответствующий институт? — скучно спросил Кленов. Ответ он знал.
— Быть может, и не была бы против. Я вполне уверена, что Кира не создана для сцены. — Глаза женщины вдруг наполнились слезами. — Господи, о чем мы говорим! О ее поступлении, а ее, может быть, уже нет…
— Стоп! — прикрикнул Кленов. — Это плохая мысль, ее не надо допускать.
— Конечно, я позволила бы все, — уже на истерической нотке высказалась Александра и уткнулась всхлипывать в платок.
— Вот именно, — подчеркнуто серьезно заметил Кленов. — Вот именно так многие дети и полагают. Убежим, повенчаемся, кинемся в ноги — простит. И ваша дочь, скорее всего, поразмыслила точно так же. А почему вы сказали, что она не создана для сцены?
— Она, конечно, всегда интересовалась театром… Ходила на все премьеры… Но никогда не делилась впечатлениями. Вообще редко о чем-то рассказывала. И в детстве — не читала стихов, как другие дети, не было у нее стремления что-то изображать, как вообще у девчонок. Я помню, в лицее ей хотели поручить роль маленькой Бабы-яги на каком-то утреннике, так она отказалась наотрез, даже со слезами. Сделала даже «иногда»…
— Что — иногда?
— Ах, да мы так называли ее капризы. Бывало, она расстраивалась, долго плакала, а потом замолкала. Могла молчать два-три дня. Причем казалось, что она не может говорить по какой-то причине физиологического порядка. Мы водили ее к врачам. Все говорили в один голос, что девочка очень ранима и впечатлительна, что на этом фоне у нее может развиваться временная афония. Нельзя ее только волновать, понимаете.
