– А забивать их кто будет? – сразу же спросила я.
Дедушка высокомерно ответил, что уж кролика-то он как-нибудь убьет. У меня были кое-какие сомнения на этот счет, особенно учитывая, что за пару недель до этого к нам в огород забрел бесхозный цыпленок – худой, с оранжевыми, как морковка, ножками, впалыми щечками и сонными глазами. Дед объявил, что цыпленка мы пустим на куриный суп. Мой младший брат немедленно зарыдал.
Дед ушел, чтобы свернуть птице голову в укромном месте. Минут через десять он вернулся несколько растерянный. На ладони у него сидел живой цыпленок и благосклонно поглядывал на дедушку, точно приговоренный к съедению туземцами миссионер, которому удалось обратить грешника в свою веру.
До вечера куриное дитя бродило по нашему саду, а перед ужином легло у сарая и безропотно испустило дух. Мы в некотором изумлении столпились вокруг. Часть семьи решала в уме задачу, сколько человек отравилось бы больным цыпленком, часть оплакивала неслучившуюся курицу.
– Жернова господни мелют медленно, но верно, – сказала бабушка, обладавшая поразительным талантом с помощью единственной реплики превращать ситуацию из идиотской в абсурдную. Дедушка схватился за голову и убежал, брат зарыдал над цыпленком, а я пошла копать могилу.
И вот, значит, кролики.
– Мех, – веско сказал дедушка, – плюс диетическое мясо.
И в самом деле привез на следующий день с рынка двух зверей – серых, угрюмых, неожиданно больших, с ушами как лепестки ромашки. В клетках они разошлись по углам и принялись жевать, повернувшись к нам спиной.
Кролики оказались безучастными животными. Мы боялись давать им клички, памятуя об их судьбе, потому что названное равняется обретшему индивидуальность, и ты убиваешь не комок плоти, а личность. Даже хромой таракан Арсений, которого мы в городской квартире с бесстрашным невежеством крестили в фотографической кювете, прожил у нас почти три месяца, вызывая у всех отвращение, но защищенный магической силой имени, пока его не скосил вместе с остальными безжалостный серп судьбы, принявший обличье мелка.
Ухаживал за кролями дед. Они быстро росли; к концу лета каждый был вдвое крупнее кошки. По вечерам дед читал книгу о кролиководстве и учился гуманным методам убийства. Зайдешь вечером в комнату, а он стоит там в полном одиночестве и сосредоточенно машет кувалдой.
Чем ближе была дата забоя, тем чаще дед тренировался. Это напоминало сражение Тора с невидимым злом. Он явственно тщился переступить через что-то внутри себя, и мы все, понимая это, обходили молчанием тему перехода кроликов в крольчатину. Зверьков никому из нас не было жаль, но равнодушие к жертве не отменяет нежелания быть палачом.
