Наконец я скомкал ещё одну тетрадь и снял с этажерки томик Лермонтова. Открыл его наугад.
Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной;
И старалась она доплеснуть
до луны
Серебристую пену волны.
Стихотворение плыло, мерно покачиваясь, похожее на широкую песню, и я видел медленную прозрачную реку и плывущую по ней девушку, сотканную из тумана. Я видел тёмные гористые берегй, поросшие соснами, ярко-белую луну над водой, облака, которые изредка закрывали её лицо, серебристый блеск на волнах, вскипающих у острых камней.
И шумя и крутясь, колебала река
Отражённые в ней облака;
И пела русалка — и звук её слов
Долетал до крутых берегов.
Сказка! Волшебство!
Но ведь Лермонтов не был волшебником, он был обыкновенным человеком. Как же он это сделал? Сто раз перечитал я «Русалку», и каждый раз меня охватывало чувство необычного, как будто открылась какая-то дверца и я случайно подсмотрел другую жизнь и другой мир.
Нет, мне никогда не написать так. Но надо попробовать, чтобы получилось хоть чуточку похоже. Хоть самую малость… Ведь и у Лермонтова было время, когда он, наверное, ничего не умел и тоже пробовал.
И я всматривался в строки, в слова.
К концу вечера я увидел, что количество слов в чётных и нечётных строках одинаковое и что последние слова в соседних строчках имеют одинаковые окончания: голубой — луной, луны — волны.
Ага! Вот в чём секрет!
Но когда я попытался сам написать так же, получилась белиберда. Стих вышел угловатым, как ящик, сколоченный из необрезанных досок. Какая уж там плавность!
На следующий вечер я обнаружил ещё кое-что. Оказывается, не одинаковое количество слов в чётных и нечётных строках имело значение, а длина этих слов и количество ударений в них. И вовсе не обязательно должны быть одинаковыми окончания у соседних строк, — они могут быть одинаковыми и через строку, и через две строки (уже взрослым я узнал, что это называется перекрёстной и опоясывающей рифмой).
Постепенно стихотворение начало выписываться. Правда, я забросил все остальные занятия и ухитрился получить за неделю две двойки по математике, но утешал себя тем, что, когда стихотворение будет окончено, я их исправлю.
Наконец стих был готов. Он назывался «Алые флаги». Я не хочу приводить его здесь. Мне стыдно. Потому что сейчас я понимаю, что это было не настоящее стихотворение, а «как бы стихотворение». Но в то время я думал, что лучше о празднике никто ничего не писал.
Я перекатал «Алые флаги» на плотный лист бумаги самым лучшим почерком, на какой был способен, и принёс в школьную редколлегию.
