Будь моя воля, я бы всё время ехал в поезде и пусть бы дорога никогда не заканчивалась. Я так люблю поезда, как они погромыхивают, как постукивают колёса… Мне нравится прижиматься лбом к окну и водить пальцем по стеклу вслед за сбегающей каплей дождя. Я во все глаза смотрю на мелькающие мимо деревни, на коров и лошадей, что тут и там щиплют травку, на стаи скворцов в небе, на косяки диких гусей в лучах закатного солнца.
А ещё я всегда высматриваю диких животных – лис, кроликов, а то и оленей. Увидеть лесного зверя – это вроде маленького чуда, главное событие всей поездки. И ведь звери не убегают. Они стоят и глядят на меня из своего дикого мира, и им, наверное, любопытно. Вот именно что любопытно – и не больше. Они будто говорят мне: мы совсем не против, смотри на здоровье, только не трогай нас, езжай себе мимо. Мне каждый раз очень-очень хотелось остаться с ними, войти в их мир. Но они, мелькнув, исчезали за окном поезда, и этой мимолетной встречи мне казалось мало.
В ту поездку я не видел никаких лис и оленей, даже кроликов не видел – потому что и в окно-то не смотрел. Просто сидел и думал. Всё было не так, и ничего нельзя было с этим поделать. За окном серое небо и зелёные поля слились в какое-то размазанное пятно, на его фоне тянулась вдаль унылая вереница телеграфных столбов. Глазеть на всё это мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы поезд никогда не останавливался. Но не потому, что мне нравилось сидеть в вагоне. А потому, что мне не хотелось приезжать. Не хотелось очутиться там, куда мы ехали.
Я покосился на сидящую рядом маму, но она на меня не смотрела. Она глубоко задумалась, и я знал о чём, потому что сам думал о том же, а такие раздумья лучше не прерывать. И я снова пожалел, что накричал на маму за завтраком. Зря я так поступил, конечно, но это я не со зла, а от неожиданности и от расстройства. Просто она приходит утром и ни с того ни с сего вдруг заявляет: «Я сейчас соберу вещи, и мы уезжаем. Бабушка обещала подбросить нас до станции».
Я пробовал спорить, но она и слушать ничего не желала. Вот тогда-то я и закричал на неё, и опрометью кинулся на сеновал, и закопался в сено под самой крышей. И сидел там, и дулся, пока не пришёл дедушка и не уговорил меня спуститься. Мама очень огорчилась, сказал он, а мы ведь не должны её огорчать, особенно сейчас. Ну и он был прав, конечно. Я ведь не хотел огорчать маму, просто я так мечтал о Рождестве на ферме с бабушкой и дедушкой. Папа здесь вырос, и каждый год мы встречали тут Рождество, даже когда папа не приезжал на побывку.
