Словак умно улыбнулся и потер руки. Я различил на запястье что-то вроде ожога. Поймав мой недоуменный взгляд словачка пояснила, что супруга ее несколько раз избивали на улице. Босняк мрачно кивнул, я пожал плечами и мы — что нам оставалось делать — выпили еще вина.
— За писателей в сборе, — сказал Стикс, подняв стакан, и мы присоединились.
Тут я некстати вспомнил незадачливого румына — а может, он откуда-то южнее? — Лоринкова, который вчера все же пришел в себя, и даже посидел после ужина на террасе с чашечкой кофе, откуда подозрительно несло купажом трех спиртов из белых вин. Благородный арманьяк! Лоринков выглядел задумчивым и слушал нас — обо всем и ни о чем, Франция и Германия, межнациональные семьи — до самой полуночи. Потом залпом выпил свой кофе и, пошатываясь, встал. Прошел к себе, потрепав по пути босняка по щеке. Обронил:
— Plutôt ou plutard on finira par écrire des livres de nos féstivals des livres[104].
От хохота ветви инжира закачались в свете полной луны. Она как раз достигла апогея. Я чувствовал ее весь день, и когда она появилась в прозрачном еще небе вечернего Керба, почувствовал облегчение. Она ждала меня. Я видел, как на ней пляшут зайцы, и скачет несчастный Мюнхгаузен, засланный туда по лунной программе США в 80-е годы. Возвращаться предстояло на ядре, и барон нервничал. Так или иначе, а я много всякого увидел на луне, прежде чем проснулся в поту, под ее жаркими лучами. Выглянул в окно. Долина спала, словно затонувшая в свете луны. Мы словно на дне Океана оказались. Я вспомнил свои путешествия в Турции, где писал путеводители по побережью Анталии и где мне случилось опуститься на дно залива, где плыл вечно куда-то древний город. Горы опустились на дно моря в считаные секунды несколько тысяч лет назад, поведал гид — кстати, француз, бросивший все, чтобы жить в древней Элладе. Сейчас, в Кербе, я стоял на крыше дома такого же города. Кто знает, не утонули ли мы во время гигантского Потопа, и все, что происходит здесь и сейчас со мной, — иллюзия утопленника?
Я выпустил ряд пузырьков и вернулся к промокшей от слюны и пота подушке.
Но заснуть уже не получилось. В долине пели петухи, один за другим. Где-то тявкнула лисица. Я встал, и приготовил себе кофе…
— …А вот и кофе к десерту, — сказала Belle Parisienne, подошедшая к столу.
Belle Parisienne… Взмах юбками, колокол ткани, белые ноги, опавшая парашютом ткань, и вот уже передо мной только половина человека. Женщина — кентавр, нижняя половинка которого прячется под столом, перебирая копытами. Сопение, пар. Ржание. Декольте, открывшее чуть повисшую — не от возраста, от усталости и размера — грудь. А ведь Belle Parisienne черт знает что может вытворять в постели, и она там чудо как хороша, внезапно понял я. Видно, я не сдержал эмоций и ноздри мои на мгновение раздулись. Но этого оказалось достаточно.
