Впрочем, возникает она каждый раз, стоит мне только прикрыть ненадолго глаза или же перестать думать об обязанностях подружки невесты.
Поэтому я спешу уйти в бальный зал, чтобы руководить мероприятием. Все ждут весёлых конкурсов и других бесшабашных затей. Я охотно извлекаю их из недр памяти и демонстрирую почтенной публике.
Наконец настаёт очередь поздравлений. С пожеланиями совета да любви сменяют друг друга коллеги и студенты, родственники и друзья. Разумеется, после каждого поздравления молодожёнам приходится целоваться, но они, кажется, совсем не против такой традиции.
Тут выходит небольшая заминка, когда дух-отец решает поздравить дочь. Это мило и трогательно, но он не может сам держать микрофон. Мне приходится заставить оный парить перед его лицом.
Речь родителя врезается в память, и я с лёгкой завистью понимаю, что меня никогда никто не будет так напутствовать. У фей не бывает отцов.
А говорит он следующее:
— Каждый отец счастлив видеть свою крошку в свадебном наряде. Ведь девушки в этот день так по-особенному красивы. Милая моя Злоби, ты прекрасна. А ещё ты у меня большая умница. Но прошу тебя, если поссоришься с ним, — дух указывает на Галета, который подбирается и бледнеет, — не рассказывай мне. Вы потом договоритесь, и ты его простишь. А вот я — никогда.
Злобинда хлюпает носом и грозит испортить весь совершенный макияж, над которым мне пришлось целый час поколдовать.
Дух улыбается и поднимает вверх сжатую в кулак ладонь:
— Будь счастлива, милая. И проживи с Галетом такую же хорошую жизнь, как и мы с твоей мамой…
Злобинда уже ревёт по полной. Хорошо, что оратор догадывается на этой торжественной ноте испариться. А я, чтобы скорее развеять сгущающиеся тучи печали, открываю бал.
Конечно же, он начинается танцем жениха и невесты. Разумеется, вальсом. Галет, хоть толст и не очень проворен, но вальсирует весьма неплохо. Видимо, у любого короля танцы в крови.
По-настоящему меня удивляет Хмурус.
Как только объявляется второй тур, он оказывается рядом со мной и приглашает на танец.
— Раз уж я терплю это безобразие, — он широким жестом обводит веселящуюся толпу, — то должен получить свою порцию удовольствия.
Но я щурюсь и не собираюсь так быстро уступать.
— Ой ли, — говорю. — А кто мне заявлял, что насекомые не в его вкусе?
— Помнится, — Чариус Хмурус складывает руки на груди и надменно смотрит на меня сверху вниз, — кто-то вернул мне подначку, обозвав паучарой.
Краснею. Не люблю, когда мне напоминают о моих проколах. И чтобы поскорее отвлечься от неприятных мыслей, соглашаюсь:
