— Милая Лизет, — грустно отвечает он, — фантазии легки и всегда с тобой. Они — суть фантазёра. А вот со сказками сложнее. Сказку сначала нужно услышать, потом записать, и лишь тогда она родится. А я оглох. Лизет, может это потому, что я вырос?
Лизет тихо мелодично смеётся, но в серебре её смеха слышны нотки уныния. Она чувствует себя виноватой в его нынешнем состоянии. Но долг жены помочь и утешить.
— Все сказочники были взрослыми, но слышали сказки. Вспомни своего отца.
Христиан качает головой.
— Перед атакой крысоров он тоже жаловался, что перестал слышать сказки.
Лизет гладит тонкую нервную ладонь мужа.
Он прикрывает глаза.
Огонь золотит кончики длинных рыжеватых ресниц.
Он слушает.
Но…
Мыши под полом — просто мыши. И ветер за окном — просто ветер.
Нет Мышиного Королевства. Ветер не поёт печальных баллад, пропахших ночной прохладой.
Христиан встаёт и протягивает руку жене.
— Ты права, дорогая, — говорит он, когда тёплые пальцы женщины осторожно касаются его кожи, — я очень устал. Это просто усталость. Идём спать.
Он гасит свечу, обнимает жену за плечи и не замечает, что в окно бьётся крошечная лунная фея…
* * *
Стук, нет, грохот, заставляет меня разлепить налитые свинцом веки и с трудом, но всё-таки сесть. Во рту горько, перед глазами всё плывёт. Дым постепенно рассевается, и проступают очертания Злобинды — растрёпанной и белой от страха.
— Что это? — говорю я. На язык будто наложили камней. Еле ворочается.
— Это? — она слабо поводит рукой, указывая на редеющее дымное полотно. Потом касается зеленоватых клубов пальцем. Причмокивая, пробует на вкус. — Полагаю — сон-газ. Точнее, уверена. У меня кандидатская по вредным испарениям.
Чем меньше газа, тем легче дышать и свежее ум, словно ты постепенно просыпаешься, умываешься, делаешь зарядку, и после недавней утренней расслабленности приходит бодрость.
— Звучит, как нечто запрещённое, — говорю.
Злобинда кивает:
— Так и есть. Сон-газ использует в двух целях…
Грохот возобновляется, и я, наконец, соображаю, что колотят в дверь.
Не дослушав Злобинду, шатаясь как пьяная, иду открывать.
На пороге Хмурус — бледный, злой. Хватает меня за плечи, да так грубо, что потом даже магией синяки долго удалять придётся. Он буквально впечатывает меня в стену, не обращая внимания на возмущённые возгласы Злобинды.
Его глаза впиваются в мои, сверлят, вытаскивают душу через коридоры зрачков. Это больно и неприятно, я почти теряю сознание.
И, наверное, соскользнула бы на пол, не держи он.
