Для того чтобы произносить слова, тем более – записывать их, нужно чувствовать их плотность, их способность заполнять пустоту. Быть уверенным, что ты по ним, как по кочкам, перебираешься через трясину. Но в какой-то момент силы покидают, не знаю отчего, может быть оттого, что трясина начинает казаться бесконечной и все это говорение – бессмысленным, утопичным, никуда не ведущим, а просто – изматывающим, а надо было бы замереть, чтобы почти прекратились токи, чтобы бесконечно малых сил, которые в тебе остались, хватило не на минуты и года, а на века, – и я замолкаю, полный смирения перед полной невыраженностью, и не шевелю более ни единой мыслью, я чувствую, как мое сознание полощется в чистой воде времени, я даже начинаю слышать ее журчание, журчание ручья в лесу, сначала журчание, а потом приходит мелодия, она не нарушает этого состояния, она скорее оттуда, из времени, она лишь помогает мне схватить эту флегму, и я начинаю напевать, и мелодия открывается фрагментами, и их уже становится много, я боюсь забыть куски, и чтобы не забыть, я наскоро придумываю какие-то слова, потому что я не так хорошо знаю ноты, чтобы записать мелодию, а потом воспроизвести ее, а если будут слова, то я не забуду мелодии, я увижу слова и обязательно вспомню, как их петь, и вот я снова в реальности слова, но теперь такого слова, которое легко, как осенний лист, лежащий на поверхности воды, это слово, которое просто пытается срисовать пришедший с музыкой образ, не нужно никакого усилия, нужна точность и простота, а образ такой: человек смотрит из темноты в горящее окно частного дома, он видит в окне молодую грустную женщину, конечно же это ты, я не вижу твоего лица, но все про тебя знаю, к женщине иногда подходит маленькая девочка лет семи, горит ночник, ты грустно смотришь в книгу, но не можешь читать, мне совершенно ясно, насколько ты одинока, хотя вокруг тебя – дом, возможно даже семья, и я смотрю на тебя, невидимый, и люблю всем сердцем, и строки начинают приходить, короткие, их можно долго и по-разному растягивать:
Глядя из темноты
на далекий очаг,
он не ближе звезды,
попытаюсь начать
говорить, чтобы я,
темное до темна,
знало эффект бытия,
отраженного от окна.
Да, вот это заморочено, но правильно: мое «я» темно до тех пор, пока оно не отражает свет в твоем окне. Даже его, этой обыкновенной повседневной малости хватает, чтобы у этого «я», самозародившегося во мраке, началась какая-то жизнь. И важнее этого начала жизни для него там события и быть не может.
