Его голос стал глуше, начал искажаться, доноситься откуда-то издалека – и картинка пропала. В дверь ванной громко стучали.
– Да-да, я сейчас, – пробормотал Сева, мгновенно проснувшись в полной ванне.
– Все в порядке? – громко спросил Макс через дверь.
– Да, извини, я задремал.
Сева вытащил пробку, быстро намылился и смыл с себя пену, пока стекала вода. Вышел в беспокойстве. Макс топтался неподалеку.
– Долго я там провалялся? – робко спросил Сева.
– Да с полчаса, не беспокойся, – я так и понял, что ты приснул.
– Полчаса? – недоверчиво спросил Сева.
– Что-то вроде.
– Да, у меня ночь бессонная была.
– Ага, я помню, иди ложись.
– Да, спокойной ночи.
Но эти «полчаса» никак не давали покоя. Что-то не клеилось – полконцерта ведь прослушал.
Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду идти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где-нибудь, и приду, наконец, в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!.. – думала княжна Марья.
Л. Н. Толстой. «Война и мир»
1
Если разом окинуть внутренним взором мою жизнь, то в тот момент можно было бы воскликнуть: как все-таки неожиданно предстал передо мной этот замок. В том мире, откуда я прибыл, судьба посылает встречу с ним единицам. Такой вот парадокс: все знают, где он стоит – найти никто не может.
Екатерина Великая себя называла «отшельницей из Эрмитажа». «Хижина отшельника», блин! А что – это было тогда модно: если Вольтер да Руссо отшельники, неужто Самодержица Российская не может себе позволить местечко для уединения и сладостных мечтаний?
Вход в Эрмитаж для русских студентов – бесплатный: это очень кстати. Но, войдя сюда, оглянемся вокруг: где же они – русские студенты? Вижу китайских пенсионеров, вот французская группа марокканского, видимо, в основном происхождения, вот взрослые светловолосые европеоиды, вижу детвору начальных классов, которую, похоже, затащила сюда фанатичная учительница в толстых очках, вижу нескольких сумрачных взрослых аутистов, которые одинаково могут быть философами и маниаками, вижу ярых местных служительниц, которые, похоже, в свободное от работы в Эрмитаже время ходят в него как посетители, – но где подающая надежды молодежь?
Поскольку из указанной молодежи я тут сегодня один, посмею, представительствуя за нее, ответить. Наш брат сейчас немного занят пытками и кидаловом. Он сейчас вертится и сам непрерывно вертит на своем детородном органе всех, кто лезет к нему с советами, упреками и разговорами о вечном. Молодежь вся при деле. Настолько, что посади ее на пять минут перед телевизором – она просто заснет, потому что организм знает только одно состояние покоя – черный беспросветный сон. А что ему делать перед картиной, он не знает. Если картинка с голой теткой, еще можно что-то придумать и некоторое время продержаться, но так – только из жалости. Искусство – это хороший боевик. Как, собственно, и жизнь.
