Рассекающий поле | страница 157



Сева не заблудился.

Федоров сидел на самом краешке обычного канцелярского стула в серой футболке на два размера больше. Футболка была мокрой уже почти полностью. Концы кудряшек намокли и превратились в сосульки. Искаженное лицо блаженного человека. С кончика носа на секунду свисает капля пота. Он ерзает, притопывает, подается к микрофону так, что кажется, будто стул все-таки будет потерян как точка опоры, – но нет, разрыва сцепления не происходит.

Он пел странную песню. Она практически полностью игралась на одном аккорде, плотным неспешным ритмом, выдержанным в неклассическом размере. Под этот ритм исполнялось что-то вроде театрального номера на несколько голосов. Если точнее, то текст был для одного голоса, а исполнение – на несколько. Голос старательно до вычурности выпевал мелодию, но при этом он же ее остранял лишними нотами, срывами, пришептываниями и прикрикиваниями между слов. При этом лицо то искажалось, то расплывалось в улыбке, нога притоптывала, а руки неумолимо, жестко пилили на гитаре нечто, под что и мелодию трудно придумать. Получался эффект дикой, сложной многоголосицы при исполнении вещи скорее примитивной. Он не столько пел, сколько показывал опыт какой-то альтернативной формы существования, только что открытой искусством. А то, что это – искусство, было несомненно. Однако Сева подумал, что можно только посочувствовать людям, которые пришли сегодня с целью приятно провести вечер.

В следующей песне он играл ритмически интересную последовательность из трех аккордов, для которых предложил по ходу песни четыре варианта мелодии. Строго говоря, это вообще была не песня – каждый куплет пелся по-новому, не только мелодически, но и эмоционально, припев отсутствовал. В конце он, как будто сжалившись, еще раз пропел первый куплет. Получалось, что он взял удобную для импровизации основу и показал потенциал ее мелодической аранжировки.

Если бы у Севы сейчас был рот, он бы сидел с открытым ртом, настолько он был захвачен происходящим. Он считывал новые идеи, но видел и главное: как только этот человек касается струн, он переносится на границу, за которой заканчивается язык, за ней первозданный пугающий хаос – там реальность, и она начинает говорить с нами какими-то другими голосами. Это не исполнитель, не певец, а шаман, который не слышит обычных значений слов, потому что реальность говорит на другом языке. Вот куда повел его некогда распробованный абсурд. Но мелодия стала крепче, в ней зазвучало мощное народное начало. Одно постоянно оставалось неясным – как она продолжится. И никаких сложных выверенных конструкций старого «Аукцыона». Наоборот, в этих проигрышах невозможно ошибиться нотой – там время от времени можно брать просто любой аккорд – и он впишется в это понимание музыки. Да что там – звук упавшей связки ключей – и тот впишется. Потому что много воздуха, свободы – лишь бы хватило энергии и мастерства ее постоянно заполнять.