Фантазия Севы разгонялась и уже не нуждалась во внешних впечатлениях.
В Петербурге вообще нет общества. Оно здесь – просто обслуга имперского города, обслуга, которой не может не быть. А настоящее сердце Питера ощутимо как раз вот здесь, в старом автобусе марки «Вольво», который, судя по сплющенным в лепешки когда-то мягким сиденьям, после смерти на родине попал на дожитие в Петербург, где, катая местное население, еще выдается за окно в современную Европу. На самом деле давно уже никого не интересует, что там, в этом окне, – да и стоит ли верить глазам. Глаза обращены куда-то туда, где ничего не видно.
Они же, наверное, тоже почти все приехавшие – других ведь в Питере и нет, вдруг отчетливо подумал Сева. Могут ли они сейчас вспомнить, как выглядят места, из которых они приехали, какова реальность, возвращаться в которую страшно? А здесь не реальность, конечно, это – условное пространство, предбанник Страшного суда, здесь нужно думать и отдавать себе отчет, а отдав его – отдавать и концы, потому что кто же это выдержит – отдавать себе отчет? Петербург – этот какое-то Чистилище, незнакомое этой культуре. Но неясно, в какую сторону из него дальше – вперед или назад. Снаружи этой дилеммы не видно. А видны купола и порядок, которого восточнее больше нет. Здесь – особенное, оторванное место. Ах, как хочется иногда уйти в отрыв – как хорошо знает это ощущение Сева! И вот он в отрыве – в Петербурге.
Невский уже бурлил. Это была другая реальность – международная тропа для иностранных групп с координирующими флажками и табличками. Бывшие доходные дома, отделанные, как современные четырехэтажные витрины. Местное население растворяется, быстро перебегая мосты и проезжую часть, чтобы скрыться в темени своего истинного существования. Как будто друг для друга они уже конченые существа, и все это уже знают, а у приехавшего еще есть шанс. И они – на его стороне. Они ему, непуганому, сочувствуют, сострадают. Они знают, что с ним еще должно произойти, и помнят, что сами этого не выдержали. Но они понимают и то, что человек должен заглянуть в бездну, чтобы остаться человеком. Они приехали в большой город с готовностью стать винтиками его огромного механизма, но оказалось, что нет никакого механизма. По всей видимости, он действительно существовал, и люди порой вспоминают об иных временах. Но больше нет ничего. Никто не знает, как выжить в одиночку. Нет такого опыта. Личности не за что зацепиться для того, чтобы иметь силы думать о будущем. Не за что зацепиться, чтобы подумать о своей внешности, вовремя сходить к врачу, не злоупотреблять запрещенными препаратами. Неужели вопрос о курении важен для человека, который не может найти, за что ценить саму жизнь? Как наркотики могут навредить умирающему человеку? Они всего лишь облегчают период между осознанием смертельной болезни и самой смертью.
