И я слушал этот возглас, склонившись над ними с сакральным вниманием, как над мёртвыми.
*
Почему это вечное опасение, которое их надламывало и которое подрагивало в их устах? Какая неудержимая потребность быть в уединении и прятаться имелась у них, — чтобы издать этот жалкий возглас гордости, напоминающий крик о помощи; какую гнусность они совершали, какой порок прятался в их объятии?
Я получил острый удар в сердце. Оба голоса слишком похожи. Я понимаю: это две женщины, две любовницы, которые приходят во тьму, чтобы соединиться странным способом!
*
Ах! я слушаю… Никогда я так не полагался на ночь, и действительно как никогда в жизни, с соединёнными ладонями и запавшими глазами, я вопрошаю гнусных любовников, которые пали там, в постели мрака…
Я чувствую, что их охватил трепещущий апофеоз…
«Да увидит нас Бог! Да увидит нас Бог!» бормочет один из ртов.
Им также необходимо быть увиденными Богом, чтобы приукраситься в их деянии; как безутешные, они зовут его себе на помощь!
*
…Я теперь сомневаюсь, что это две женщины. Мне показалось, что я уловил низкие звуки мужского голоса. Я слушаю, я сравниваю, я обрабатываю эти обрывки голоса, ещё раз пытаясь невероятным усилием освободиться от мрака.
Потом я отчётливо различаю страстную молитву, торопливые слова которой, произнесённые совсем тихо, начинают проявляться одно за другим, подавляемые двумя ртами, омытыми, затопленными кровью поцелуев!
«Ты хочешь, ты хочешь?»
И вопрос обретает большую трепетную важность, вопрос всякого отдающегося существа, приоткрытого или напряжённого.
Затем громкий голос поднимается как взмах крыла:
«Да.
— Ах!» — бормочет другое тело.
Каким таинственным и необузданным способом они стремятся познать друг друга и войти в тесную близость? какую форму имеет эта пара?
Какую форму? Не всё ли равно, какая форма у любви! Я освобождаюсь от этой заботы, и мне кажется, что я таким образом присутствую на любой трагедии любви.
Они любят друг друга; остальное ничего не значит. Являются ли они извращёнными или нормальными, являются ли они проклятыми или благословленными, они любят друг друга и обладают друг другом так, как это возможно на этом свете.
Они прячутся от всех после того, как взаимно привлекут друг друга; они катаются во тьме как в простынях или в саванах; они заключают себя в тюрьму; они ненавидят и избегают дневной свет так же, как наказание порядочностью и душевным спокойствием. «Если бы знали!» вскрикивали, плакали и смеялись они; они гордятся своим одиночеством, они себя за это бичуют, они себя за это ласкают. Они выброшены за пределы закона, за пределы естественности, за пределы нормальной жизни, состоящей из жертвоприношения и небытия. Они стремятся соединиться; их мраморные лбы ударяются друг о друга. Каждый занят своим телом, каждый чувствует, как он без размышления плотно связывает своё тело. О! что за важность представляет сексуальность их рук, ищущих наощупь спящее сладострастие, их двух ртов, которые захватывают друг друга, их двух сердец, таких слепых и таких немых.
