Я вижу, как ты греешь руки в моем животе,
и выдыхаешь над костром из обломков мачт
морозный пар людоедства.
Змеиным гнездом обернутся тебе мои кишки,
отравленные горячкой твоих фантазий.
Черви точат не только дерево, но и сердце.
И перед смертью я рассмеюсь тебе в лицо,
первооткрыватель…
Черствый снег, растопленный в грязных ладонях,
ты будешь пить вместо обещанного вина.
– В этом море течет река с теплой водой.
Мы вошли в эту реку. Значит, зимы не будет.
Скоро, словно щенков к материнскому брюху,
наш флот прибьет к благословенной земле.
И тюленьим жиром мы пропитаем суда.
И запасемся грузом копченой дичи.
И успокоим сердца жертвенным дымом.
– Даже древесной коры не найдешь ты
в снежной пустыне,
даже рыбья чешуя истлела в червивой воде…
– Вы уснете, а мне суждено не спать.
Через топор в сосновой колоде перевернуться,
выпить из звериного следа горькой воды,
всю ночь рыскать для вас, недоверчивых, волком.
С младенчества мертвецы наблюдают за мною,
мой брат давно стал у них государь.
Вы присягали нам обоим!
Сохатого приволоку к зимовью в своей пасти,
зайчатиной будете брезговать – зажретесь,
в соболиных шубах вам щеголять по болотам,
словно по ярмаркам.
Господь даст нам рыбы, выдры в своих зубах
лосося нам принесут,
в час отлива в вырытых ямах палтус останется.
Море на берег выбросит Фаститоколона,
гиганта, поросшего водорослями и песком.
Топорами рубить нам его, словно вражью ватагу,
по пояс стоя в кровавом мясе.
Остров Мельницы встанет за землею Кита,
острова Нерожденных Детей, Стекла и Облака,
потом земля Пирамид с черепами праотцов,
высоких, будто кувшины из Миклагарда…
Каждый остров возьмет наши дыхания,
и потом, бездыханные, мы прибудем на Норумбегу,
и деревянные волчьи морды на штевнях
возвысятся над ее молочным песком.
Вы снимете повязки со своих глаз,
забудете отчизну и женщин,
когда волк выйдет на берег из леса,
бросить к вашим ногам виноградную гроздь.
На оплавленный край полыньи
сыплются искры из пасти медведя.
Старую шерсть трудно поджечь,
как слежавшийся снег.
Он врастает в гранитные спины
спиральных курганов. Превращается в
утлый острог твой корабль. И всю ночь
ледяные унты конунга всех океанов
обивают его порог.
Струи жирного дыма тянутся вверх,
словно руки волхва,
отпускающего свой дух наружу.
Пишут письма люди, не знавшие букв,
что не знают стыда,
но написать слова тайны считают
постыдным.
На самой вершине земли
им было уютней уснуть
закованными во льдах, чем нежиться
в виноградных цепях
ромейских царей.
