По окончании гулянки «жену» обычно выбрасывали посреди трассы, чтобы та, шатаясь, добредала домой пешком или коченела в пути до смерти.
— Такими темпами, Грелочка, никогда ты себе никого не найдёшь,— ласково, по-сестрински, сетовала Ольга, гладя по голове, лежавшей на её коленях.— Так ещё и девушки красивые кончатся.
— У меня, Сахарок, есть ты. И ты пока со мной, никто мне не нужен.
Тянул лапы, пахнущие кровью, в её волосы, а она красила их в белый цвет и носила в них серебряные лилии с драгоценностями. Новые украшения он подарил ей на награбленные деньги, они были точно такими же красивыми, как те, что люди несли на восстановление храма. Очень сильно похолодело Ольгино сердце за те несколько недель, и страшные слухи бродили по деревне, когда она вернулась.
«Зачем?» — написала мать в блокноте, когда Ольга наконец очутилась дома.
— А ты думаешь, он меня для чего брал?.. Не всё-то ты знаешь. Кто чего тебе тут нашептал, а?
«Ничего. Зачем?»
— Ему наши драгоценности даром не нужны. У него знаешь сколько богатства? Ему здесь последнее отдают! — Ольга отвечала на вопросы, которые мать не задавала, и в душе её клокотала обида.— И чего все теперь морды от меня воротят-то, а? Старики вечно — сами насоветуют, а потом принимаются головой качать... ненавижу! Были бы сильные — сами бы могли! Не боялись бы — с ним бы ходили!
Она вдруг осеклась, осознав, что слышит собственный крик. Конечно, это совсем было не то, что она чуяла в себе. По-прежнему ни разу она не выпускала из груди вопль, который всё таился с того их дня, однако сейчас он подобрался близко как никогда и густел в комнате. Ольга схватилась за голову, перед глазами на полминуты всё поплыло. Серо-белая ранняя весна стояла за окном, а вокруг теснилась чёрная полупустая комната, где берегли свет, зазря не включали ламп. Вдалеке за рекой каркнула заводская труба. Мать смотрела выцветшими глазами, в них мерцала ответная злоба.
— Ты бы ударила меня теперь, да? Как всегда бы — била бы меня,— прошептала Ольга, сев перед постелью на колени.
Затем что-то стукнуло её в самое темя, и вместо горячки пришла удивительная белая ясность, так что она сама призадумалась, как раньше не видела на свой главный страх ответа. Она медленно стащила с тумбочки блокнот, затем расцепила костлявые пальцы, забрала карандаш. Думала сломать, но тот не поддался. Залившись смехом, Ольга выбросила его в угол комнаты. Выпрямившись, она молчала несколько минут, наблюдая, как по материным щекам побежали слёзы, и сказала:
