— Ножки твои, мама... зачем ты их не берегла? Мороз стоял, но зачем было без валенок идти? Я же дома оставалась, а тебе-то нужно было тепло. Денег не было, да? И сейчас, три года прошло, денег ни у кого нет, даже у Ельцина-Черномырдина нет — всё пропили... Всё пропили да своровали... Берегла бы ты ножки, мама, берегла бы, как жалко мне твоих пальчиков было, твоих ступенек. Спину твою, помнишь, как я жалела?! Я не забуду никогда, как ты твердила: «Всё за тебя, всё за тебя волоку...» А что ты за меня волокла-то такого? А я, когда ты легла, и работала, и шила, и хозяйство вела... Ты же родила — так волоки. Я когда своих детей рожу — а я много рожу, я детей буду любить,— я их волочь буду, пока не издохну. И не пикну, и за них... да я... да я им,— Ольга вдруг горько заплакала и упала на колени.— А ты мне — пальцы свои показываешь изуродованные, что я должна была... а? Что я?.. Ты пошла по морозу, меня тут одну оставив, и спасла меня, ты же мама. Выволокла, это я помню, это я не позабуду. Но всё. На том — всё! — вскочив, топнула ногой.
Мать медленно подняла взгляд, рука её часто дрожала, но Ольга воскликнула:
— Да не перебивай ты меня хоть один-то раз! Как же хочется убежать, умчаться-то отсюда! Выволокла, мама, да-да! Твоя я навек прикованная крепостная, да! Сломала тебя метелька, да ноша тяжкая, да я — бесполезная, да! Ведь только и я раньше из этой могилы не выберусь!.. Только после тебя отсюда выйду!.. но золото или серебро, наше или его — мне самой теперь решать, самой, слышишь ли, решать!
Апрель наступил, по соринскому берегу загустели туманы, бабка Шпротовна со своим маслом вновь бродила по улочкам и наставляла глупую молодёжь, которой, впрочем, оставалось в деревне немного. Объясняла, что надобно по весне защищаться от «злых дымков» — этак она на свой лад называла вредные заводские выбросы. Впрочем, люди замечали, что завод работает всё реже, простаивая иной раз неделями, и значит, скоро должен закрыться, после чего полгорода выметет, а другая половина наверняка сопьётся.
Ольга приехала в райцентр на суд, сидела, замотавшись в платок, единственная в зале. Перед ней, как на сцене, разыгрывали дурную пьесу судья, секретарь, прокурор с адвокатом да её суженый, над которым сурово надзирал милиционерчик с автоматом. Гришка посматривал на неё: мол, как же так? Она смотрела больше в пол и тоже думала: как же это так?.. Дали ему два года, очень почему-то много, сколько не всегда дают за такую кражу и при рецидиве.
