Как ни плохо освещалась комната, я, по многим признакам, понял, что хозяева не то делят имущество, не то готовятся его вывозить. Большой сундук был так набит, что крышка не закрывалась. На составленных стульях лежало несколько свежедубленых полушубков. Новые ведра, штук десять, засунутые одно в другое, стояли в уголке и тут же, рядом, в куче, валялись сбруя, уздечки. Под диван торопливо засунут углом ящик с хозяйственным мылом. На большой кровати в беспорядке свалены детские пальтишки. В довершение всего из-под кровати вдруг высунул голову и заблеял баран.
— Ну, что ж, товарищ Кулько, расскажите, — попросил я хозяина, — что у вас делается, как идет работа? Где немцы? И вообще все…
— Тут в Левках, — начал довольно неуверенно Кулько, — есть народ. Несколько приезжих и свои, районные коммунисты. Готовимся помаленьку… Це дило новое, так оказать, оргпериод. Предполагаем собрать расширенное бюро.
Его прервала жена:
— Брось ты, Кузьма, трепаться. Расширенное бюро, заседания! Что же, так и будешь сиднем сидеть? Чи мы дурнее других? Ну, чего очи таращишь? Ты, Кузьма, ясно скажи: он тебе друг? (Последнее относилось ко мне.) Ну, чего молчишь?
Кулько растерянно моргал глазами.
— Друг, друг! — сказал я хозяйке. — Будьте уверены.
— Ну, а колы друг, то и будемо балакать. Вы, уж не знаю, як вас краще звать, може бобыль бессемейный, а у мого диток куча. Повисять його, так нехай хоть нам-то кусок хлиба забезпечыть. Вы йому друг — так втемяште в його пусту башку, що нимцы, пока мы тут балакаемо, и прикатять…
— Прятать, конечно, нужно, — сказал я. — Что это у вас снаружи валяется? Тут, я вижу, и колхозное добро. Немцы, действительно, могут нагрянуть…
— Так, товарищ Федоров, чи я не понимаю! — воздевая руки, вскричал Кулько. — Мы ж только что все это из подполья повытаскивали. Тут зараз почуешь — пустота, — стукнул он ногой по половице. — Нимцы-то ведь тоже не дурни. Попляшут на половице: а ну, скажут, давай, открывай.
— Вот так вторую недилю, щоб йому пусто, споримо, — опять начала жена. — То складем, то вытягнем… Ведь чего хочет, подлая душа: отнесем, каже, на той конец села, до мого батька. Та добре, если нимцы тебя схватят, так то я у свекра допрошусь… Все заберет. Дулю твоему батьке, дулю, да еще с маслом!
— Да мой батько честней тебя в сто раз.
Участвовать в семейной сцене не входило в мои планы. Я поднялся, надел кепку. Кулько, следуя моему примеру, тоже стал одеваться. Но жена уцепилась за его рукав:
