Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь — какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.
Наконец папа произносит:
— Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?
Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.
На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу.
— Она точно пошевелилась, — говорю я Кэлу.
Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть.
— Черви, — сообщает он. — Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность — там прохладнее.
— Откуда ты знаешь?
Он пожимает плечами:
— Интернет.
Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву — они корчатся, ослепленные солнцем.
— Видишь? — замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. — Труп — это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. — Он бросает на меня задумчивый взгляд. — Но с тобой такого не случится.
— Правда?
— Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом.
— А что будет со мной?
Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл — великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит:
— Я выясню и расскажу тебе.
Кэл идет в сарай за лопатой.
— Посторожи птичку, — просит он.
Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна — черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются в траве, ищут птицу, друг друга.
Лужайку пересекает Адам.
— Привет, — произносит он. — Как дела?
Я выпрямляюсь в шезлонге:
— Ты перелез через забор?
Адам качает головой:
— Он сломан внизу.
На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной.
— Вот, — говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы.
— Это мне?
— Тебе.
У меня колет в сердце.
— Я стараюсь не обзаводиться новыми вещами.
Адам хмурится:
— Может, живое не считается?
— Еще как считается.
Он опускается на траву рядом с моим шезлонгом и кладет цветы между нами. Земля сырая. Адам промокнет. Замерзнет. Но я молчу. И про червей тоже. Пусть заползут к нему в карманы.
