Папа выпрямляется и бросает взгляд на сидящую за столом Ширли:
— Моя дочь нездорова.
— Она сказала.
— И вам все равно? Неужели вы настолько равнодушны?
Ширли вздыхает:
— Вашу дочь поймали на том, что она прятала товары, собираясь сбежать из магазина, не заплатив.
— А откуда вы знаете, что она не собиралась платить?
— Товары были у нее в карманах.
— Но она же не ушла.
— Намерение украсть — тоже преступление. На первый раз мы можем ограничиться предупреждением. Ваша дочь раньше не попадалась, и я могу не звонить в полицию и передать ее под вашу ответственность. Но при этом я должна быть уверена, что вы сделаете из случившегося самые серьезные выводы.
Папа смотрит на Ширли, как будто услышал невероятно трудный вопрос и задумался над ответом.
— Да, — наконец соглашается он. — Я обещаю. — Папа помогает мне подняться.
Ширли тоже встает:
— Значит, мы договорились?
Папа смущен:
— Извините, но, наверно, я должен вам заплатить?
— Заплатить?
— За вещи, которые она взяла.
— Нет, что вы.
— Значит, я могу забрать ее домой?
— Но вы объясните дочери, что так поступать нельзя?
Папа поворачивается ко мне. Он говорит медленно, словно обращается к слабоумной:
— Тесса, надень куртку. На улице холодно.
Едва мы подъезжаем к дому, как папа почти силой вытаскивает меня из машины, тащит за собой в дом и толкает в гостиную.
— Сядь, — приказывает он. — Быстро.
Я опускаюсь на диван, он садится напротив меня в кресло. Похоже, дорога домой довела его до белого каления. Папа запыхался, глаза безумные, как будто он неделями не спал и способен на все.
— Тесса, что ты вытворяешь, черт побери?
— Ничего.
— По-твоему, кража в магазине — это ничего? Ты целый день где-то пропадала, не сказала, куда идешь, даже записки не оставила, и считаешь, что так и надо?
Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страницы, загибаю и разгибаю треугольником, выжидая, что будет дальше.
Наконец папа говорит — очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли.
— В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, — произносит он. — В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.
Я издаю дребезжащий смешок — кажется, будто где-то разбили стекло, — и ошарашенно замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.
