Мимо проходило такси, и я удачно поймал его.
— Ну что ты, Виктор! — с упреком проговорила Люция Львовна, забираясь, однако, в машину. — Это ни к чему. Барство!
У нее задралось на коленях платье, она смущенно одернула подол, слегка опустила голову, покраснела и стала похожа на девочку. По крайней мере, ей, наверное, самой показалось, что она стала похожа на девочку. Сейчас я думаю, все это кривляние чистейшей воды.
— А как у вас дела? — спросил я тем бодрым и жизнерадостным тоном, который считается признаком глупости.
— Сотрудничаю в журнале. Езжу по командировкам. Была в тайге и даже привезла медвежью шкуру, — сейчас увидишь, — заговорила она, глядя на затылок шофера, чье присутствие придало нашему разговору «бодрость».
— Вступила, — продолжала она, — в профсоюз литераторов и вот думаю написать книжку об авиации. Но для этого надо поработать где-нибудь… Ну хотя бы секретарем у какого-нибудь командира или политработника. Ты, может, слышал об идее Горького — создать истории заводов и фабрик? Ну вот меня и устроили создавать широкое эпическое полотно, — она хихикнула. — Как у тебя? Расскажи поподробнее.
— Хвастаться нечем. С Иржениным мы теперь на разных полюсах…
Люция Львовна глядела на меня во все глаза, будто я говорил что-то необыкновенно интересное.
— Не женился еще? — спросила она игривым тоном.
— Нет… Ну вот я и подумал, что забегу к вам и покажу рассказик. Мне его вернули.
— Я, конечно, никаких смягчающих слов говорить не буду, — сказала она твердо, — литература есть литература.
«Как сильно влияет на разговор двух человек присутствие третьего», — подумал я, глядя на затылок шофера.
…Она занимала маленькую комнату, из единственного окна которой можно было видеть только кирпичную красную стену соседнего дома («Наши окна друг на друга смотрят вечером и днем» — песня). Из раскрытого, уже освещенного окна напротив доносились приглушенные расстоянием и двойной рамой звуки рояля и был виден человек, который корчился от музыки. Люция Львовна сказала:
— Ешь апельсины.
— Часто этот малый бренчит? — спросил я.
— По нескольку часов в день. У меня есть вино.
— Тоже неплохо.
— Распечатай. Это мужское дело.
Она села на диван, покрытый медвежьей шкурой, сбросила туфли и подобрала под себя ноги. Ее круглые, как два гладких шара, колени наполовину утонули в шерсти. Я открыл бутылку — «мужское дело!». Люция Львовна провела рукой по шкуре, обращая на нее мое внимание и одновременно как бы приглашая присесть рядом. После нескольких рюмок она «загрустила». Она была в шерстяном платье брусничного цвета, обтягивающем ее крепенькое тело. Я увидел слегка полинявшие подмышки и почувствовал слабый запах женского пота.
